– Нас будут ждать у главного входа. А мы через черный просочимся, – прояснил ситуацию дядя Леня.
Ну, раз надо, значит просочимся. Только я даже представить не могла, что просачиваться придется в буквальном смысле. В конце освещаемого единственной фарой коридора нас поджидала даже не дверца, а небольшой люк, через который даже мне пролезть было тяжеловато, не говоря уже о Павле и Михееве. Особенно после того, как меня повергли в шок слова опального заведующего секретной лаборатории.
– Раньше здесь был дымоход.
– Какой дымоход? – пробурчал Павел, недовольно разглядывая узкий лаз.
– От печи, в которой кремировали отработанный «материал». Сейчас тут, конечно, все переделали, но лазейка осталась. А «материал» в промышленной СВЧ уничтожается. Даже пепла не остается. Правда, она вот уже месяц, как не работает. А новую Меранский обещал поставить только через несколько недель. Видимо, и у его инвесторов не бездонные карманы.
От этих равнодушных рассуждений по поводу утилизации «материала», а проще говоря, – вогнанных в гроб научными экспериментами людей, у меня не мурашки, – слоны по спине пробежались. Но времени на возмущение не осталось совсем, ибо Михеев откинул тяжелую крышку, и мне пришлось изображать ошалевшую гадюку, загнанную обстоятельствами в водопроводный кран. Хорошо хоть, без воды.
Выскользнув по ту сторону забракованного дымохода, я очутилась в абсолютно пустой комнате, что не могло не порадовать. Буйное воображение, обостренное темнотой, постоянно рисовало мне то концлагерные печи, то огромные домны, подсвеченные кипящим металлом. Выползший из люка следом за мной Павел помог дяде Лене преодолеть последние сантиметры и, немного попотев, вытащил его из дымохода.
Пока я, опустив осточертевшую маску, пыталась надышаться лишенным даже микробов воздухом, Михеев отряхнулся от пыли, и предупредил:
– Разделимся. Я – искать Наталью. А вы за Валерой и Хуаном. Идите как можно увереннее. Головами по сторонам не вертите, ворон не считайте. Чувствуйте себя как дома. План я вам уже сто раз рисовал. Держите мою карточку – ею открываются все двери. Значит, как договорились: сначала берете Валеру, потом все вместе идете к Хуану. Особых подозрений возникнуть не должно. Отец идет опробовать лекарство на сыне. В сопровождении врача и охранника – все как положено. Потом кладете Хуана на носилки, и несете сюда. Он сам может ходить, поэтому носилки собьют всех с толку. Но если не собьют… Тогда переходите к плану господина Челнокова, то бишь – действуете по обстановке. На все про все даю вам семь минут, это – наша фора. Не зря же я так гнал по тоннелю. Встретимся здесь. Если опоздаю, не ждите! – Взмахом руки он остановил готовые вырваться из Павла возражения. – Ну, с Богом…
Я едва успела нацепить маску, как, подталкиваемая дядей Леней, очутилась в коридоре под прицелом телекамер. Павел держался отлично. Шел себе спокойненько позади меня, и даже что-то насвистывал. А я благодарила Бога за то, что изредка попадающийся персонал лаборатории не видит моего бледного напряженного лица и пистолета пристроенного за поясом.
Третий поворот налево, и по лестнице вниз. Четвертая дверь с правой стороны… Карточка только со второго раза попадает в прорезь, и тихо щелкнувший электронный замок пропускает нас в девственно пустую комнату. И хорошо, что так, учитывая отвратительное отношение ко мне замков всевозможных конструкций и стран-производителей. Поэтому, отодвинув меня в сторону, с вентилем на второй двери справляется Павел.
Папа сидел за микроскопом, и ничего не видел и не слышал. Можно было разнести лабораторию по кирпичику, но он отвлекся бы только тогда, когда у него отобрали бы микроскоп.
– Господин Евсеев, – охрипшим, как у Павла голосом, с трудом выговорила я, помня о прослушивании. – Вы должны пройти с нами к вашему сыну. Судя по всему, лекарство уже готово, и пришло время проверить его в действии. Крешин очень плох, и не может больше ждать. Быстро берите лекарство и выходите.
Допускаю, что мой голос и моя речь стали для отца полной неожиданностью, но на умственные способности Валерия Евсеева еще никто и никогда не жаловался. Он оторвался от микроскопа, и улыбнулся нам одними глазами.
– Это слишком рискованно. – Покачал он головой для камер слежения. – Но, как я понимаю, выбора у меня нет?
– Так точно, – вмешался успевший вжиться в роль охранника бывший омоновец, бряцая наручниками, и сделал зверское лицо. Получилось очень натурально. Я даже обратила внимание, что зверское лицо идет Павлу, как никакое другое.
Не говоря больше ни слова, отец поднялся и, положив в карман какой-то пузырек, покорно вытянул руки. В напряженной тишине браслеты щелкнули оглушительно. Выходя в коридор, я успела шепнуть: «Теперь за Хуаном. У нас очень мало времени. Веди». Отец молча кивнул и, быстро повернув направо, углубился в лабиринт коридоров. На всякий случай я попыталась запомнить дорогу, боясь заблудиться в стерильно-белом однообразии. Хорошо, что идти оказалось совсем недалеко – из семи отведенных нам безопасных минут прошло уже три. Вот она – искомая дверь.
На этот раз открывающая Сим-Сим карточка сама влетела куда надо, и мы гуськом втянулись в помещение, не забыв поплотнее прикрыть дверь.
– Папа? – вскинулся лежащий на кровати Хуан и, не успев продолжить, зашелся надсадным кашлем. Воспользовавшись паузой, отец быстро приложил палец к губам, а мы с Павлом рысцой обежали палату в поисках носилок. И, разумеется, не нашли. Не может же нам везти бесконечно! План трещал по швам, и я в полном замешательстве чиркнула карточкой по замку еще одной двери, обнаруженной за каким-то особо крупным медицинским агрегатом, в надежде отыскать необходимые для отвода глаз носилки. Да так и застыла на пороге, парализованная представшей перед моим взором картиной.
В палате-близнеце, под круглой многоламповой конструкцией, лежал и страдал Виктор Крешин. А рядом, на придвинутом к кровати стульчике, восседала не кто иная, как Наташка Фролова, и полными сострадания и нежности движениями промокала олигарху покрытый испариной лоб. Широко распахнутые серо-зеленые глаза удивленно заморгали, отреагировав на мое вторжение, и сделались совершенно огромными, когда я заявила:
– Чего расселась! Быстро двигаем отсюда!
– Ника? – Наташка растерянно шевелила губами, и никак не могла сообразить, что же ей делать дальше: послушаться меня и рассудка, или своего чертового бабского сердца, заставляющего бодрствовать около лежащего без сознания Крешина.
Чтобы помочь ей принять правильное решение, я быстро сократила разделяющее нас расстояние, и уже собиралась применить силу, когда силу применили ко мне.
– И куда же она, по-вашему, должна двигать, Ника Валерьевна? – Бессильно трепыхаясь в стальном захвате, услышала я над ухом голос Меранского. – Нет уж, заходите лучше вы к нам.
Неспособная думать ни о чем, кроме невыносимой боли в вывернутой руке, я могла только бессильно наблюдать, как на пороге, разделяющем две палаты, возникает Павел и, не мудрствуя лукаво, стреляет прямиком мне в лоб. То есть это мне показалось, что в лоб. Пуля свистнула возле самого уха, и я сквозь боль различила сухой смешок того, кому она предназначалась:
