Несколько раз она спрашивала прохожих — но трое из них сами
были приезжими, двое ничего не смогли подсказать. Наконец ей указали
направление.
К церкви она подошла неуверенно и даже смущенно. Глупо для
нее искать утешения в словах священника. Но ведь и он — молился отцу своему?
Еще шла заутренняя служба. Анна постояла у входа, глядя на
тихую, погруженную в себя толпу. Так много людей, и среди них столько молодых.
Это всегда приносило ей покой и безмолвную радость. Мир жаждет добра, мир хочет
прощения.
Она купила свечу — самую большую из тех, что продавались.
Деньги у нее были, Мария вчера небрежно сунула ей в карман целую кучу — даже
считать страшно. У девушки, продававшей свечи, слегка дрогнуло лицо, когда она
увидела растрепанную пачку долларов и рублей, потом она быстро опустила глаза.
Анна не глядя отделила от пачки не то треть, не то половину,
опустила в ящичек — «на храм». Что для нее теперь деньги. Помедлила, прежде чем
поставить свечу.
Собственно, о чем она хотела молиться? За упокой матери…
Анна вздрогнула, как от удара. Почему? Что с ней? Как могла она подумать? Мать
жива, жива!
Она с ужасом посмотрела на лик святого, глядящий с иконы. В
теплом отсвете лампадки он был укоризненным и печальным.
Во здравие, конечно. Во здравие сестры ее, сестры и госпожи,
Марии…
Поднеся свечу к одной из уже горевших, Анна запалила
фитилек, поставила свечу. Во здравие…
Свеча погасла. Только что мерцал огонек, начинал таять воск
— и вот уже нет ничего, только тонкая струйка дыма.
У Анны похолодело в груди. Мария оставалась там, с Ильей —
пусть и раскаявшимся, но убийцей. Чушь, нельзя верить в приметы, а верить в них
в храме Божьем — вдвойне преступно…
Она вновь зажгла свечу, на этот раз аккуратно и неторопливо,
дождавшись, пока побегут горячие восковые слезы, пока пламя не станет ровным и
сильным. Лишь после этого бережно опустила свечу.
С полминуты свеча послушно горела. Потом пламя стало
сжиматься. Это не походило на неожиданный порыв воздуха — огонек не дрожал, а
именно втягивался внутрь, исчезал, словно пожирая сам себя. Да и ни одна другая
свеча из стоявших рядом не погасла.
Все было как во сне. Неторопливо и неизбежно. Далекий голос
священника, слабые движения людей, ее руки — упрямо зажегшие свечу в третий
раз. Теперь Анна была наготове. Едва лишь пламя вздрогнуло, она обхватила
свечу, обнесла ее ковшиком ладоней, коснулась огонька пальцами — не умирай,
свети!
И пламя покорилось, продолжило гореть. Вот только касавшиеся
его пальцы не ощущали тепла. Холод, ледяной холод, беспощадный, текущий по
пальцам, сковывающий мышцы, заставляющий руки опускаться.
— Нет, — шепнула Анна. — Нет!
Пламя темнело, оно уже не было желтым и солнечным. Сиреневая
искра на фитиле, черный зрачок, пытавшийся выглянуть из-под ее пальцев…
Руки упали, больше не в силах прикрывать огонь. И тот погас,
немедленно, с резким хлопком, похожим на вздох рвущейся ткани.
В глазах закружилось, и Анна упала.
Ее отвели на воздух, усадили на скамейку. Двое мужчин и
женщина, она смутно видела их сквозь текущие безостановочно слезы. Мужчины
почти сразу ушли, убедившись, что она приходит в себя. Мало ли какое горе
привело человека в храм. Любому может стать плохо…
Женщина осталась сидеть рядом. Средних лет, в темной одежде,
в бесформенном вязаном берете, из под которого выбивались уже седеющие волосы.
— Лучше вам? — спросила она. Взяла ее за руки.
Анна молча кивнула, вытирая плечом слезы.
— Горе?
Почему-то она кивнула. И тут же устыдилась себя. Не было
ведь у нее никакого горя, мир впереди был светел и чист. Только ее глупый
характер, слабые нервы…
— Я… я не знаю, — поправилась она. — Нет, наверное. Просто я
поставила свечу, во здравие…
— Погасла?
Женщина ее понимала. От этого сразу стало легче, но опять
пробились слезы.
— Да.
— Это не горе, девочка. Всякое бывает, нельзя из-за этого
плакать.
— Три раза погасла! — с мучительным облегчением выдохнула
Анна. — Три раза!
— Свечи люди делают, — женщина оставалась спокойной. —
Случай.
Анна кивнула. Она понимала ее правоту, но вот сердце все
равно колотилось, частило, и было страшно, нестерпимо страшно.
— Глупая я, — признала Анна. — Вы простите…
— Ничего, ничего, — женщина все держала ее ладони, грела в
руках, смотрела куда-то мимо, печально и безысходно.
— У вас горе? — теперь спросила Анна.
Женщина кивнула, просто сказала:
— Сестра умерла. Убили. Ехала в гости, но вот… не довелось.
В ее голосе не было ни ненависти, ни злобы. Наверное, они
были вначале, но вот уже исчезли, растворились. Осталась лишь виноватая тоска.
— Позвонили вчера, мы-то уже встречать собирались. Нашла
деньги, прилетела…
Что тут говорить, Анна не знала. Ей и с родными ушедших
больных было говорить мучительно трудно, это старались брать на себя другие
врачи. Но женщина не ждала сочувствия, продолжала:
— Это — горе, девочка. А свеча… свеча — это случай.
Она не рисовалась, конечно, своей бедой. Но Анна все же
возразила:
— Случай — он тоже в руке Божьей.
Женщина пожала плечами:
— Есть ли у Бога время за каждой свечой приглядывать? Когда
он и за людьми-то не успевает.
— Простите, — шепнула Анна. — Мне очень жаль, правда.
Женщина молча кивнула, принимая ее слова.
— Я пойду, — сказала Анна. — А вы в храм возвращайтесь, там
легче будет.
— Разве в этом дело — где легче?
Она снова не нашлась, что ответить. Она была лишь глупой,
запутавшейся девчонкой, старательным, но бесталанным врачом, человеком, который
не может даже принять выпавшее ему счастье.
— Пожалуйста, положите, «на храм», — Анна выгребла из
кармана остатки денег, протянула женщине. Та удивленно посмотрела на нее:
— А не пожалеешь? Тут ведь много.
— Я знаю. Не пожалею.
Женщина взяла деньги, покачала головой:
— Я положу. Но впредь так не делай, хорошо? Люди разные
бывают.
— Вы хорошая, я же вижу!
