— Виз, мы вдвоем? — спросил он.
— Да.
— Правда? Ты… не бросишь меня?
— Нет. А ты меня?
Кирилл замотал головой.
— Мы победим, — сказал Визитер.
— Виз, если… если я вдруг… — Кирилл Корсаков понимал, что
говорит зря. Больше того — вообще нельзя было говорить на эту тему. Тревожный
холодок пробежал в груди, но он уже не мог остановиться. Слишком много холода
вокруг.
ЕМУ НУЖЕН КТО-ТО, В ЧЬИХ ГЛАЗАХ БУДЕТ ТЕПЛО.
— Если меня убьют, а ты победишь… Виз, ты не говори тогда
маме ничего. Пусть думает, что ты настоящий.
Визитер быстро кивнул.
— Кирилл, ничего с тобой не случится. Мы победим, сами победим!
Мама только ранена, она скоро поправится. Ты останешься с ней, а я уеду
куда-нибудь.
В его глазах было тепло. Кирилл секунду смотрел, потом
обхватил Виза, неумело, он только маму привык обнимать. А мальчишки обнимаются
только в глупых детских книжках. Но ему нужно было прижаться к кому-то.
Почувствовать страх за него — маленького поэта и испуганного ребенка Кирилла
Корсакова.
Валя Веснин тоже, наверное, был тем, в чьих глазах жило это
тепло. Только что-то с ним было неправильно. Он, видно, считал, что дети ничем
не уступают взрослым. Что они вправе сами все решать и поступать, как им
хочется.
А это очень приятное вранье, но все таки — вранье.
И Ярослав Заров, который считал детей способными на любую
гадость, который не умел любить и боялся быть добрым, тоже ошибался.
Потому что мир такой, каким ты его видишь.
Если не ждешь любви, то ее и не будет.
— Виз, мы пробьемся, — прошептал Кирилл.
— Да.
— Виз, все будет хорошо… правда?
Посланник Развития, чьим телом было тело ребенка, а душой —
боль и страх, уткнулся в плечо Кирилла.
— Я не знаю.
14
Ограда оказалась не такой сложной, как ожидал Илья. Просто
глухой деревянный забор, правда крепкий и высокий, оплетенный поверху колючкой
— но простенькой, несерьезной. Это не стальная бритвенно-острая лента «Егоза»,
которую стоило бы запретить, специально созвав Женевскую конвенцию. Обычная
ржавая колючка.
Илья скинул плащ, подтянулся, набросил его поверх забора.
Всмотрелся в сад. Деревья стояли голые, но слишком много елок, и слишком
большое пространство, чтобы его заметили.
— Руку, Маша, — велел он, взобравшись на ограду.
В комнатке охраны сидели трое. Еще четверо дежурили снаружи,
один — у ворот. Когда невидимая нить лазерного датчика была нарушена, Семен
даже не удивился. Лишь оскалился, вспоминая человека с автоматом на ЦВК.
Ничего. Теперь и у него не пистолет. И он на территории,
которую поручено охранять. Закон — на его стороне.
— Паша, седьмой датчик вопит.
Бывший спецназовец кивнул, поднимаясь. Они двое уже
почувствовали Власть — и если остальными охранниками двигал долг, то ими —
служение.
— Я спущу собак, — сказал Павел.
Это было ошибкой — единственной, которую они допустили. Но
никто и никогда не предполагал, что это может стать промахом. Собаки
неподкупны. Собаки ведь тоже служат.
— Валяй, — Семен поднялся, подхватывая со стола «Кедр».
Посмотрел на третьего их товарища, сухощавого, с желчным лицом татарина Рината.
Парень он был не слишком крепкий, но прекрасный стрелок. — Сообщи Визирю и
выходи. Ребят я предупрежу.
Доставая из кармана рацию, он выбежал из дома.
Анна не хотела идти. Не могла. Ее мутило, стоило вспомнить
взгляд водителя. Растерянный и обиженный, как у ребенка, которому мать ласковым
голосом велит стать в угол. Растерянный и послушный.
Только Игоря ждал не угол, а бензоколонка, в которую он
врежется на двухстах километрах в час…
Там ведь будут еще люди. Машины и люди. Машины, ждущие
бензина, люди — ждущие любви и добра. Они дождутся лишь пламени… света,
обжигающего и смертоносного. Мария говорит — их муки не зря. Их муки отольются
вечным блаженством…
Стоит ли рай смерти?
— Быстрее! — крикнула Мария. Анна послушно протянула руки, и
Посланница добра помогла ей взобраться на стену. Какая она сильная… Толчок, и
Анна полетела вниз, уже по ту сторону забора. Земля была мягкой и доброй, но
подниматься не хотелось. Илья рывком поднял ее, потом протянул руки, помогая
Марии. Секунду они озирались, но все было тихо.
— Может быть — вместе? — Карамазов держал автомат в левой
руке. Небрежно, но уверенно.
Мария покачала головой.
— Я не могу рисковать им…
— Там еще и рисковать-то нечем! — Карамазов выматерился. — У
меня в штанах миллион таких, только попроси!
Обретенная уверенность в своих мужских способностях
требовала похвальбы и цинизма.
— Уже есть, — ровным голосом сказала Мария. — Я не собираюсь
ждать девять месяцев. Он родится гораздо раньше.
Карамазов не нашелся, что ответить. Мешкать не стоило. Их,
конечно, не заметили, но если территория патрулируется…
В этот миг он увидел собак. Двух здоровенных ротвейлеров,
молча и быстро бегущих к ним. Карамазов вскинул автомат, сдергивая
предохранитель, но Мария толкнула его в локоть, крикнула: «Нет!» И бросилась
вперед — на распрямляющиеся пружины звериной ненависти…
Впереди был враг. Впереди была цель.
Их растили, чтобы убивать, и они умели отличать хозяев от
врагов.
Мужчина был опаснее — они знали, что в первую очередь надо
ликвидировать мужчин, потом — женщин, потом — детей. К тому же в руках мужчины
была та металлическая штука, которая несет смерть еще быстрее, чем их клыки.
Но вдвоем у них был шанс. Кто-то успеет вцепиться в горло.
То, что другой погибнет, лишь добавляло ярости. Они знали вкус человеческой
крови — однажды пьяный бродяга сдуру перелез через ограду…
Женщина вышла вперед. Один пес вильнул, заходя на мужчину
справа, другой ускорил бег. Он собьет женщину в прыжке, хлестнет зубами по
горлу, и набросится на врага с автоматом.
СТРАХ. СТРАХ ИЗ ТЕМНЫХ ГЛУБИН, ИЗ ДРЕВНИХ ВЕКОВ.
Впереди была не женщина — впереди был Хозяин. Тот, кого они
ненавидели и боялись вместе с людьми… и так же охотно подчинялись ему, как и
люди. Не самый главный хозяин, скорее тот, кто должен привести его в мир. А
главный Хозяин тоже был где-то рядом, еще бессильный и крошечный, но уже
глядящий на них внутренним взглядом — полным беспощадной любви и приказа.
