А тот, кто прежде был другом, стоял с железом в руках, и пот
его пах смертью, и обрывки приказов крутились в голове собаки, никогда не
знавшей грани между Добром и Злом…
Ринат встретил прыгнувшего ротвейлера длинной очередью. Псу
разнесло в клочья голову и оторвало лапу. Он упал к ногам охранника —
дергающийся комок окровавленной плоти.
— Вас я убью с большим удовольствием, — прошептал Ринат. У
него перехватывало дыхание. — Сучки! Ты зачем его напустила?
— Это не я, — быстро сказала Мария. — Он сам!
Порой все зависит от случайности. Сейчас остервеневший
охранник мог срезать их одной очередью.
И не будет сил, чтобы исцелить Анну — и себя.
— К стене, бляди!
Он зря дал волю гневу.
ПОМОГИ МНЕ, ДОБРО…
— За что ты ругаешь нас? — сказала Мария, послушно отступая
к стене.
— За что? Разве мы виноваты…
Ствол пистолета посмотрел ей в глаза.
— …что ты предал женщину?
Короткая боль в его глазах.
— Ты думал, она изменила тебе? Ринат… тебя зовут Ринат? Ее
звали Диной. Динка! Колокольчик! Ты так ее звал, правда?
В глазах охранника вспыхнуло безумие.
— Я знаю, знаю это, мальчик мой! Тебя убедили, мать и отец
говорили одно и то же — и ты поверил… Она не изменяла тебе, Ринат. Она любила
тебя. До сих пор любит. Ты всем был для нее, поверь! Два года ты был рядом со
смертью, а она ждала! Она знала сладость любви, но только твоей! Друзья и
родные — ты решил поверить им? Ты наслушался опытных мужчин в казармах?
Дурачок, половина из них никогда не знала женщину! Она была верна тебе,
мальчик! Ты оттолкнул ее. И теперь — ненавидишь нас… я знаю, я чем-то похожа…
Ты предал свою любовь, так вправе ли ты убить нас?
— Нет… — прошептал-простонал охранник.
— Ты мог бы исправить все, но уже поздно. Поздно! Она не
любит его, но их ребенок уже живет на Земле. Она назвала его твоим именем,
мальчик. Ты — убил в ней любовь, навсегда…
Движения Рината были плавными, словно замедленная съемка
балетного па. Он кувыркнулся, утыкаясь лицом в лужу собачьей крови.
— Не убивай любовь, — опуская руки сказала Мария. — Ты сам
виноват, мальчик. Ты считал свое сердце каменным… оно не камень. Сейчас…
— Ненавижу тебя!
Она повернулась к Анне, забыв об охраннике.
— Я лишь дала ему грань — между добром и злом. Он сам виноват,
Аня…
— Я знаю по какую сторону грани стоишь ты.
Даже без ненависти. Даже без страха.
Анна Корнилова тоже перешла грань.
— А ты, сестра моя… Достойна ли ты жить? — спросила Мария.
Сердце ее тоже разрывалось от боли. Но она крепче охранника. Она выдержит эту
боль — во имя Добра.
Во имя свое.
— Нет, недостойна. Я привела тебя в мир.
Ну почему у нее нет страха в глазах!
— Анна, не говори так…
— Я ненавижу тебя!
2
Дверей было три, Шедченко выяснил это еще в первый день.
Киллер не станет бить окна, рискуя нарваться на пулю. Это он
просто знал.
Через ту дверь, что коротким коридором соединена с гаражом,
убийца тоже не пойдет. Слишком много углов и поворотов, за которыми может ждать
засада. Киллеру неведомо, что в доме остался один-единственный охранник.
Шедченко стоял в маленькой комнате, пустой и гулкой, невесть
для чего предназначенной. Может быть — для таких засад? Две двери, выходящие в
два коридора. Куда бы ни ринулся убийца — в главный вход или через служебную
дверь — Николай услышит.
Куда легче было бы, имей Заров нормальное оружие. Даже в
неумелых руках хороший пистолет способен убивать.
Но они не успели позаботиться о такой мелочи… и теперь
писатель был лишь шестеркой. Хорошо хоть, козырной шестеркой, Николай позаботился
об этом.
Где-то в уголке сознания он вел отсчет времени. Визирь
вызвал помощь, наверняка. Едва убедился, что его охрана ничего не стоит. Значит
— осталось минут пять на операцию и минут десять на отход.
Машину надо было придержать, поторопилась Мария…
Карамазов пинком распахнул дверь. Хорошо, что не заперта —
меньше шума. Есть ли внутри охрана?
Он шел по коридору, пытаясь уловить шорох за дверями, чуть
покачивая стволом, чтобы не расслабились руки. Визирь был рядом, и писатель был
рядом, и полковник — он их чувствовал, но слишком слабо, чтобы уловить
направление. Чужая сила противостояла ему, страшная сила, враждебная и опытная.
Ему нужна была помощь в этом лабиринте незнакомого дома, хотя бы немного
помощи…
— СТРЕЛЯЙ! — шепнула Тьма. — СТРЕЛЯЙ!
Это походило на визг, приглушенный расстоянием, но все еще
громкий, режущий, отчаянный. Вопль, пробившийся сквозь чужую силу, настигший
его в последнюю секунду.
Куда стрелять? Коридор был пуст!
— СТРЕЛЯЙ… — простонала Тьма, исчезая.
Он нажал на спуск, не размышляя, повинуясь знакомому голосу,
мольбе. Через него Тьма пришла в мир — она будет его защищать.
Пули пробили дверь в конце коридора в тот миг, когда она
начала отворяться. Шедченко уже изготовился к стрельбе, Карамазов опередил его
на доли секунды. Свинец прошил полковника, и тот взмахнул руками, роняя оружие,
цепляясь за косяк, нелепо и неуклюже, словно решив изображать мишень до конца.
Илья даже вскрикнул от восторга, от нежданного прикосновения удачи. Самый
опасный из врагов выведен из игры.
И новый вопль Тьмы он услышал слишком поздно.
Дверь за его спиной распахнулась, и краем глаза увиденный
человек вскинул руку с оружием. Карамазов начал поворачиваться, приседая.
Писатель не умеет стрелять, он промажет!
Раздался выстрел, и струя газа ударила в лицо.
Проклятие!
Это было так нелепо — корчиться на полу от выстрела из
газового пистолета, царапать скрюченными пальцами истекающие слезами глаза, не
в силах ни прицелиться, ни нажать на курок. Заров не смог бы попасть в него боевым
патроном. Но слезоточивый газ не требует меткости.
Да за что же такая беда! Его расстреляли из газовика, как
малолетнюю шпану в темной подворотне!
Карамазов попятился-пополз обратно к двери, на воздух.
Автомат выпал, и он даже не мог его подобрать, не мог увидеть сквозь слезы.
Почему он должен плакать, он, Посланник Тьмы? За что?
