— Смешные вы… врачи. У меня ведь ожог, а не сердце болит.
Или вам положено давление мерять?
— Положено, — Анна не стала вдаваться в объяснения.
Давление было пониженным, конечно же. Семьдесят на сто, как
и написала Тоня в истории болезни… вот нюх у девчонки…
— Нормально, — скручивая фонендоскоп, сказала Анна. — Я
скажу сестре, тебе прокапают гемодез.
— Зачем?
— Чтобы голова не болела. И не крутись, хорошо? Шрамы на
животе нам не нужны, верно?
В ординаторской она быстро заполнила лист назначений.
Выглянула в коридор — Альфия, хорошенькая татарочка-медсестра, уже третий год
поступавшая в мединститут, увлеченно терзала карманный «Тетрис».
— Аля, зайди…
— Алексею что-нибудь?
— Гемодез, четыреста кубиков. Я выписала.
Альфия кивнула, неохотно пряча пластиковую коробочку в
карман. Анна постояла, глядя ей вслед. Сегодня им дежурить вместе. Аля
старательна и не слабонервна. Хорошо.
Почему Тоня так уверена, что у парня сдадут почки? Не такие
уж страшные ожоги, вторая-третья «а» степень. Поражено чуть больше десяти
процентов кожи.
Да вытянет она его, на гемодезе одном вытянет!
Она не стала забегать домой, как порой делала перед
дежурствами. Перекусила в буфете, забежала в приемный покой — глянуть, кто
кроме нее дежурит по больнице.
По приемному дежурил Рудольф, нестарый еще мужик,
пульмонолог. Жалко, что не хирург, но он был из Казахстана, этакий странный
немецкий иммигрант, выбравший Россию, а не Германию. Наверняка все научился делать
в своих степях. Анна поболтала с ним, пытаясь вспомнить, видела ли по
телевизору Алма-Ату. Что-то восточное… или нет, у них же после землятресения
все перестроили…
Или это Ташкент был?
А, какая разница…
Рудольф предложил ей сигарету — она не стала отказываться.
Иногда хотелось покурить.
— Весь день какая-то тревога, — пожаловалась она.
Рудольф пожал плечами.
— Выпей тазепама. Нервы беречь надо, их не отрежешь.
Он был большой любитель таблеток — в общем-то, редкость
среди врачей.
— Лучше спирта, — пошутила Анна. Рудольф с готовностью
развел руками:
— Налить?
— Да брось ты… — Анна затушила полускуренную сигарету. —
Ладно, пойду.
— Если что — зови. Я ночью спать не люблю, — мимоходом
заметил Рудольф. Слегка двусмысленно, но очень дружелюбно.
— Я подумаю, — Анна вышла, улыбаясь. Рудольф ухитрялся любую
фразу сделать приятной — даже когда иронизировал над хирургами или слегка
пошлил.
…Она проснулась резко, словно ее тряхнули за плечо. Секунду
вслушивалась.
В отделении было тихо.
Что же ее разбудило?
Никакого предчувствия у нее не было. Не привыкла она им
доверять.
Да и ее дневная тревога прошла бесследно. Наоборот — на душе
было легко… так легко. Словно праздник какой-то.
Она спустила ноги на холодный линолеум, нашарила юбку.
Свитерок она на ночь не снимала.
Спать не хотелось абсолютно. Казалось странным тратить такое
настроение, как сейчас, на сон. Звенящая тишина. Слабый лунный свет в окне —
тучи прошли, небо было ясным. Может быть, осень решила исправиться, стать
мягкой, золотой, превратиться из умирающего лета в рождающуюся зиму?
Даже чахленький больничный сад обрел какую-то трогательную
красоту в призрачном синеватом свете. Лента шоссе, за которым начинались
заброшенные поля, казалась барьером между двумя совсем разными мирами.
В такие ночи люди не могут умирать…
Ей показалось, что она может просидеть так до утра, глядя в
ночь, ни о чем не думая, просто дыша тишиной.
Но встать придется.
Анна всунула ноги в разношенные старые туфли, давно
перекочевавшие жить в больницу. Покосилась на белеющий в углу умывальник.
Мужчинам на дежурстве проще. Она была уверена, что все — от солидного, плотного
Константина Павловича до застенчивого очкарика Саши — пользуются им не только
по прямому назначению.
Картинка представилась такая, что она еле сдержала смех.
Однажды рано утром она застала Сашу старательно драящим раковину стиральным
порошком. Невинность занятия не помешала ему покраснеть как рак. Константин
Павлович вряд ли столь щепетилен…
Не одевая халата, Анна вышла в коридор. Альфия, конечно,
спала сейчас в процедурной, укрывшись стянутым с какой-нибудь пустой койки
одеялом.
Иногда человек не должен спать ночами. Чтобы увидеть такой
вот лунный свет в окне и услышать тишину…
Анна вдруг рассмеялась. Господи, ну что за странная штука —
человек! Думать о красоте ночи, проснувшись, чтобы помочиться.
Подходя к двери служебного туалета, она вдруг почувствовала
смущение. Легкое и очень знакомое. Обычное, когда она вот так вставала ночью.
Привет из детства…
Анна юркнула в дверь. Мимоходом взглянула в маленькое
облупившееся зеркало, словно убеждаясь, что одета. Дурацкая вещь — память.
Очарование ночи куда-то исчезло.
Но спать все равно уже не хотелось.
Она вымыла руки (уж эту раковину вряд ли кто-то использует
для иных целей), сдернула крючок с двери. Прислушалась — кажется, какой-то шум?
Аля проснулась?
Анна вышла в коридор. Никого.
Ладно, надо глянуть по палатам.
Она быстро прошла по коридору, приоткрывая на мгновение
двери. Тихо, все спят. Теперь еще в седьмую, где Шедченко. Тяжелых всегда клали
в эту палату, словно счастливый номер чем-то помогал врачам.
Тут свет тоже не горел. Но у постели белела фигура в халате.
— Аля, ему плохо? — тихо спросила Анна, подходя.
Девушка обернулась.
Это была не Альфия.
Анна вздрогнула, останавливаясь. Ей приходилось заставать в
отделении среди ночи незнакомых людей. Обычное, в общем-то, дело — такой
незапланированный визит перепуганных родственников.
Ее испугало лицо девушки. Глаза. Таких глаз не бывает.
Все равно, что смотреть в пламя лампады. В зеркало. В лунный
блик на воде. В лицо мамы.
— Садись, — тихо сказала девушка.
Анна присела у постели. Ноги словно подкосились.
— Кто ты? — прошептала она.
