Сегодня с утра Самохин принял двух клиентов. Особого
интереса они не вызывали. Он все же послал ребят осмотреть и оценить квартиры —
одна в Медведково, другая в Выхино. Немного, конечно, заработать можно и на
таких вариантах.
Появившийся после обеда Морозов лишь махнул рукой, когда
Самохин начал отчитываться о работе.
— Потом. Пошли, покурим.
Всегда аккуратный, высокий, с холеным, хоть и нервным лицом,
Морозов обычно не утруждал себя курением вне кабинета. Хороший итальянский
кондиционер прекрасно справлялся с дымом.
Владиславу не надо было больше ничего объяснять. Он вообще
не курил уже лет пять, и фраза была лишь поводом выйти во двор. Морозов, бывший
ранее журналистом в какой-то прикормленной провинциальной газетке, панически
боялся подслушивания. Может быть, и не без оснований — временами ФСБ и КНБ
проводили шумные, показательные расправы над фирмами, подобными их
«Компромиссу».
Они остановились посреди пустынного колодца двора. Люди
здесь ходили редко, предпочитая заходить в подъезды с улицы. Прекрасное место
для спокойного разговора.
— Я был у Романова, — разминая сигарету, сказал Морозов.
Самохин насторожился. Романов был фигурой покрупнее многих.
Фактически он прикрывал их фирму в различных передрягах, когда сам, а когда с
помощью собственных покровителей — стоящих еще выше.
— Бери, — Морозов всунул ему сигарету. Самохин,
поморщившись, прикурил и отвел руку с сигаретой в сторону. Пусть дотлевает. —
Так вот…
Геннадий явно не знал, как перейти к делу.
— Романов спросил, не возьмемся ли мы за парочку дел… за
хорошую оплату. Я, в общем, согласился…
Самохин понял.
— За кого он нас держит, Гена?
— Он просто знает ряд наших… методик, — Геннадий явно не
находил, куда деть глаза. Сейчас он был не старшим компаньоном и главой фирмы —
а лишь мелким, завравшимся и заворовавшимся журналистом, попавшим на беседу к
следователю.
— Ты молодец, — Владислав покачал головой. — Ох, молодец.
Видал я таких кустарей на прежней работе. Пачками брал.
Морозов шумно выдохнул.
— Хорошо. Оцени тогда сумму…
Цифра заставила Самохина замолчать. На всякий случай он
все-же переспросил:
— Доллары?
Морозов кивнул, доставая вторую сигарету. Добавил:
— И это — за одного… за один заказ. А их пять.
— Кто? — резко спросил Самохин. Такие суммы могли платить
лишь за очень больших людей.
— Шушера.
Владислав недоверчиво покачал головой.
— Смотри, — Морозов протянул ему вырванный из блокнота
листок. — Вот, я переписал.
Через полминуты Самохин поднял глаза на шефа.
— Романов не был пьян?
— Удивлен он был. Это тоже не его инициатива. Я так понял,
что на него надавили.
— Ясно… — Владислав заметил, что его сигарета давно
догорела, и брезгливо отбросил ее. — Что-то здесь не так…
Морозов кивнул.
— Посмотрим по картотеке.
Когда они поднимались обратно на третий этаж, где их фирма с
год назад выкупила квартиру под офис, мысли их были почти одинаковы. В них
смешались деньги и опасение.
Но деньги все же лидировали.
Шедченко допил бурду, которая в буфете называлась «кофе».
Посмотрел на двойника — тот улыбался продавщице. Мимолетно так улыбался,
неконкретно и совершенно необещающе. Но заспанная женщина словно ждала этой
улыбки. Быстрым жестом поправила прическу, выпрямилась.
— Ты никогда не понимал, как просто привлекать людей к себе,
— вполголоса сказал двойник. — А это, знаешь ли, качество, необходимое
полководцам.
— Политикам… — Шедченко покосился в окно, где занимался
бледный рассвет.
— Нет. Политики играют с толпами. Конкретный человек их не
интересует. Вот настоящий вождь — он должен нравиться личностям.
— Чего ты хочешь?
— Того же, что и ты. Порядка. Мира. Чтобы весь этот бардак,
— в голосе двойника прорезалось отвращение, — схлынул. Чтобы казнокрады валили
лес в Сибири, армия защищала страну, а люди не боялись завтрашнего дня.
Шедченко хмыкнул.
— Где ты раньше был, такой умный.
— Нигде. Эксперимент сорвался десять часов назад. До этого
меня просто не существовало.
Николай вновь посмотрел ему в глаза. Не верил он… не мог
поверить.
И все же… Кем еще мог быть этот человек, знающий о нем все,
похожий — как две капли воды…
— Расскажи мне об этом еще раз.
— Проверяем? — двойник пожал плечами. — Лады. Тринадцать лет
назад, еще при Союзе, начались эксперименты со снятием психической составляющей
разума.
У него даже голос изменился. Он словно лекцию читал
курсантам… «Наш ответ потенциальным противникам. Новейшие военные разработки».
— Зачем? — оборвал его Шедченко.
— Создание идеальных солдат. И не только солдат — врачей,
инженеров, да кого угодно. Считалось, что информационные психоматрицы можно
будет накладывать на сознание других людей — и те будут приближаться к
эталонам. Не учли только одного — психоматрица не инертна.
Двойник поболтал стаканом с осадком «растворимого» кофе.
Процедил его сквозь зубы.
— Когда матрицы были созданы, они самостоятельно
сформировали тела. Причем — не в том «ящике» — а рядом с прототипами. У двух
матриц прототипов уже не было в живых. Они не смогли воплотиться. Вот… такие
канделябры…
Шедченко поморщился от этого дурацкого присловья, прилипшего
к нему давным-давно и порой упрямо всплывающего в разговоре. «Канделябры». Над
такими фразами ухахатываются студенты на военных кафедрах, потом они начинают
бродить в анекдотах. Канделябры…
— Дальше, — сказал он.
— Мы не совсем люди, — небрежно сказал двойник. — Когда из
нас останется в живых лишь один — он обретет силу. Способность влиять на людей,
на их сознание, мечты. Повелевать.
И вновь, как час назад в вагонном тамбуре, выслушивая все
это в первый раз, Шедченко покачал головой.
— Я не собираюсь этого делать. Я не убийца.
Двойник смотрел на него — с жалостью и иронией.
— Я тоже. И не собираюсь трогать девушку, которая была
прототипом. А вот с той, что пришла к ней, с копией, разговор иной. Ее кредо —
«мир станет лучше, если много говорить о добре». Это чушь. Когда тупорылые
политики столкнут лбами наши страны, когда тебе прикажут вести войну…
