— Ну извини — вот этого не получится. Я не могу никуда
сгинуть. Вставай.
Он спрыгнул с полки, пытаясь попасть прямо в ботинки. Слава
участливо смотрел на него.
— Больше напиваться не будем, — пообещал он. — Мы должны
приехать в Москву работоспособными.
— Да уж…
— Выхода у нас нет, Ярик, — Слава похлопал его по плечу. —
Соберись. Я пока чай заварю, с проводником потолкую.
Человек был одет в гражданское, но выправка выдавала в нем
военного.
Собственно говоря, сам он даже не считал себя человеком. Но
это, по сути, такая мелочь. Миллионы живых существ в этом мире считают себя
людьми, не имея на то никакого права.
Двойник Николая Шедченко шел по больничному саду, задевая
ветки, роняя фонтаны холодных капель. Осень…
Он забрался в больницу через незакрытое окно туалета на
первом этаже. Здесь стоял сильный запах табака, перебивавший даже неизбежную
вонь. Двойник полковника вымыл руки, перепачканные осыпающимися с рамы
чешуйками краски и невесть откуда взявшейся ржавчиной. Постоял, глядя на
полуоткрытую дверь. В больнице стояла тишина, достойная скорее морга.
По холодному коридору он прошел к лестнице. На секунду
задержался у двери в приемный покой — там о чем-то тихо разговаривали,
временами негромко смеялась женщина. Двойник пожал плечами и стал подниматься
на второй этаж.
…В ординаторской хирургического отделения молодая женщина,
бывшая человеком не больше, чем он, подошла к зеркалу. Оправила волосы, провела
холодной ладонью по лицу. Прошептала, глядя в свой отраженный лик:
— Дай мне силы…
Зеркало молчало. Оно умело лишь одно — отражать. Никогда и
ничего не таилось на амальгаме — кроме истины, молчаливой как любая правда.
Двойник Шедченко тихо открыл дверь, завешанную изнутри белой
занавеской, и вошел в отделение. Помедлил, глядя на дверь ординаторской. Потом,
отвернувшись, прошел в палату, которую выбрал так же легко, как нашел путь в
больницу.
Юноша, бывший единственным обитателем палаты, открыл глаза.
— Привет, Сашка, — прошептал двойник Шедченко.
— Здравствуй, дядька.
— Ты как?
— Хреново, — парень улыбнулся. — А где мать?
— Попозже подойдет. Ты здорово вырос.
— Головы это не коснулось… наверное.
— Ничего. Головой потом займешься, — двойник Шедченко,
который не считал себя человеком, коснулся его плеча с грубоватой неумелой
лаской.
— Я не верил, что ты сможешь приехать…
— Знаешь, я люблю тебя, идиота. Спи.
— А ты?
— Мне надо поговорить с врачом, — он позволил себе странную
улыбку. — Ладно, парень. Спи.
Юноша кивнул.
— Ты сразу меня узнал? — отступая к двери, спросил мужчина.
Александр Шедченко кивнул.
— Это здорово.
Мужчина вышел, плотно прикрыв за собой дверь, посмотрел на
серый рассвет, вползающий в коридор через мутные окна. Шумно, не таясь, подошел
к двери ординаторской, толкнул ее.
Женщина в белом халате, стоявшая у окна, молча и без
удивления посмотрела на него.
— Я пришел, — сказал тот, кто не боялся считать себя
не-человеком.
6
Мария смотрела на того, кто был рожден злобой и тьмой, не
отводя глаз, не произнося ни слова.
В глазах мужчины не было ничего человеческого. Только холод
профессионального убийцы. О, она знала, что этот умел убивать. Он достаточно
повоевал — прикрываясь приказами и красивыми словами для того, чтобы
безнаказанно отбирать чужие жизни. И пусть большая часть его войн была там, на
Востоке, ни одна их них не была войной за веру. Он не умел нести свет.
— Я пришел, — сказал тот, кто принял облик военного.
— Я знала, что ты придешь.
Мария заставила себя ответить. Даже этого ей необходимо
любить. Но любить — не значит прощать.
— Ты сама понимаешь, что должно произойти, — сказал мужчина.
— Знаю. Ты должен покаяться — или умереть непрощенным.
Мужчина улыбнулся — словно он имел право улыбаться.
— Глупая девчонка… ты считаешь, что несешь свет…
— Я несу свет. Но могу и лишать его тех, кто недостоин.
— Что ты сделаешь с миром, если войдешь в него, если
победишь? — мужчина медленно продвигался к центру комнаты. Мария застыла у
окна.
ДАЙ МНЕ СИЛУ…
— Я дам миру любовь.
— Мир уже не спасти любовью, девочка. Слишком часто любовь
предавали, слишком часто ей оправдывали зло.
— Кто ты такой, чтобы судить о добре и зле?
— Я? Я слуга.
— Ты слуга тьмы.
— Нет, человечества. Тех, у кого есть силы любить, но нет
сил ненавидеть. Я просто страж покоя. И не моя вина, что покой хранит лишь
сила.
— Да, не только твоя вина в этом. Но и слуга отвечает за то,
что творит по приказу.
— «Слуги… повинуйтесь господам своим. Ибо то угодно Богу…»,
— мужчина вновь улыбнулся.
— Лишь в тебе выбор — свет или тьма.
— «Свет который в тебе — не есть ли тьма»?
— Я знаю, что ты умеешь искушать, — сказала Мария. — Ибо
слово — оружие. И ложное слово — оружие тьмы. Твой дар — искажать слова.
— Мой дар — служить.
Мужчина обвел комнату взглядом. Взял со стола нож.
— Не хотел бы этого делать, — негромко сказал он. — Мы еще
можем объединиться. Есть другие… и в них подлинная тьма. Давай предотвратим
худшее, а после будем решать.
— Я лишаю тебя Света, — сказала Мария. На мгновение мужчина
замер, неуверенно поднимая руку к глазам. Потом засмеялся и покачал головой.
Сделал еще один шаг к Марии.
— Я не верю в тебя — и ты не сможешь меня ослепить. Выбирай,
девочка.
— Даже твой земной брат отступил от тебя. Как можешь ты
верить в свою правоту?
— А где твоя сестра, девочка?
Мария смотрела лишь на него. Неотрывно… чтобы даже в глазах
не отразилась Анна, тихо входящая в открытую дверь.
— Моя сестра уже спасена и прощено ей все, что было… и что
будет. Моя сестра — есть любовь.
— Ты говоришь о любви, не умея любить.
