На бегу Кирилл наткнулся на какого-то парня, вяло
ругнувшегося вслед, завернул еще раз и остановился на углу, обтекаемый редкими
прохожими. Он понял, что безумно хотел остаться в одиночестве. Что-то было
неладно, но он никак не мог понять, что именно.
Он вдруг почувствовал, что задыхается. Ничего конкретного —
просто не хватает воздуха. Когда-то такое было с ним, если упорно не шел уже
совсем-совсем придуманный стих. Ощущение было в чем-то даже слегка приятным —
после у него получались действительно хорошие строчки. Но сейчас о стихах не
было и речи. Лишь давящая пелена.
— Мальчик, тебе плохо?
Пожилая женщина, из тех, что регулярно пишут письма в
газеты, помогают пьяным на остановках сесть в нужный троллейбус и терроризируют
продавцов в супермаркетах, остановилась возле него.
— Ты не болен? Никакой гадости не глотал?
Кириллу сразу стало легче.
— Оставьте меня в покое! — звонко выкрикнул он. — Ничего я
не глотал!
Женщина, оскорбленная в лучших чувствах, мгновенно двинулась
дальше. Кирилл проводил ее растерянным взглядом.
ЧТО ЭТО СО МНОЙ?
Он медленно пошел, машинально следуя за женщиной. Та, отойдя
немного, обернулась, увидела идущего за ней мальчишку и ускорила шаг.
Малолетний наркоман — не слишком полезный для здоровья собеседник. Кирилл,
опомнившись, остановился.
Еще час назад он собирался побродить по старым улицам
центра. Теперь же ему и впрямь захотелось оказаться дома. Закрыться в своей
комнате, избавиться от… от чего?
ОТ ДАВЯЩЕГО ВЗГЛЯДА…
Он сам поразился той легкости, с которой далась разгадка.
Просто «взгляд в спину»… Кирилл обернулся, подозрительно рассматривая прохожих.
Никого, кто бы хоть мимолетно посмотрел на мальчугана с испуганными глазами.
Никого… Да и не могло быть — это ощущение, душное ощущение чужого взгляда,
преследовало Кирилла с самого утра. И дома, и в школе. Оно лишь нарастало — с
каждой минутой, накатывая, словно морская волна на пологий берег.
Кирилл подавил безумное желание разреветься и побежал
обратно — к метро, в смутной надежде, что под землей, в рвущейся во все стороны
толпе, «взгляд в спину» исчезнет.
Через десять минут он понял, что это была напрасная надежда.
3
Только молодые могут называть старость временем покоя.
Их ошибка пройдет, как любые ошибки, когда они сами
постареют.
Аркадий Львович стоял у запотевшего окна, глядя на моросящий
дождь. Дождь — не огонь, и не морская волна, на него нельзя смотреть
бесконечно, погружаясь в почти живое движение. Дождь всегда умирает: даже для
ливня всемирного потопа был сорок первый день.
Это была последняя осень — и дождь нес с собой последнее
горькое утешение.
Медленно повернувшись, Аркадий Львович вслушался в
собственное движение. Ничего — ни боли, ни даже малейшего дискомфорта. То, что
убьет его, еще дремало, набирая силу.
Жизнь никогда не сдается без боя — но и никогда не побеждает
смерть.
— Папа, я ухожу, — донеслось из коридора.
Аркадий Львович прошел через комнату, где незаправленная
кровать терялась среди стеллажей с книгами. Когда-то давно ему сказали, что эта
комната похожа на декорацию из фильма об известном ученом. Он ответил не
раздумывая — «я и сам декорация», и лишь много позже понял, что это правда.
Зять зашнуровывал ботинки, согнувшись с мучительной
решимостью толстого человека. Покосился на вышедшего в коридор тестя.
— Продукты в холодильнике. А чайник я поставил на огонь.
— Спасибо, Андрюша.
Аркадий Львович любил зятя так, как только можно любить
человека, не оправдавшего ни худших надежд, ни лучших ожиданий. Андрей никогда,
ни двадцать лет назад, ни сейчас не смотрел на жену-еврейку как на средство
передвижения, а на тестя-профессора как на трамплин в карьере. Правда, он так и
остался, теперь уже — очевидно — навсегда, совершенно бесталанным и рядовым
ученым. Но это уже от Бога, а все доступное человеку Андрей выполнил честно.
— Вера заглянет завтра, — выпрямляясь, сообщил он. —
Приберется… ремонт бы вам сделать, Аркадий Львович…
«После», — завертелось на языке. «Перед продажей».
Аркадий Львович никогда не старался понять, какую роль в
любви родных играет его квартира. Но в любом случае она сгладит им печаль.
— До свидания.
— До свидания, Андрей.
Он запер дверь и прошел на кухню, где неторопливо закипал
чайник. Придирчиво заглянул в холодильник — лианозовский кефир и царицинская
колбаса. Хорошо. Человек, знающий, что жить ему осталось полгода, по-прежнему
ценил маленькие радости жизни.
Аркадий Львович встал у кухонного окна. Не все ли равно, в
какую сторону смотреть человеку, стоящему в центре дождя? Проводил взглядом
прыгающего по лужам зятя. Комичное зрелище… не всегда умение жены вкусно
готовить идет на пользу мужу.
С этой стороны дома окна выходили в нешумный короткий
переулок, не испохабленный ни обилием магазинов, ни вывесками контор «по
продаже чего-угодно». Сквозь сеточку дождя старик смотрел на ровный ручеек
прохожих. Большинство спешило. Только на углу, через улицу, замерла тоненькая
фигурка мальчика — то ли рассматривающего что-то, то ли неожиданно
погрузившегося в свои мысли. Странный паренек.
Закипел чайник, и Аркадий Львович на секунду отошел к плите.
Когда вернулся, мальчика на углу уже не было. Он бежал, торопливо, словно
спасаясь от чего-то…
Забавно. Почему от «чего-то», а не от «кого-то»? Проекция
собственных ощущений подступающей смерти на ребенка, еще и не задумывавшегося
на эту тему? Аркадий Львович отвернулся. В мальчике было слишком много жизни и
нетерпения, смотреть на него оказалось неожиданно тяжело.
Он приготовил нехитрый завтрак, обстоятельно и деловито, как
привык делать все на свете. Налил крепкий чай, усмехнувшись про себя — «Аркаша,
какой у тебя всегда вкусный чай…» Да. Не жалейте заварку…
Впрочем, не все успели в охаянные советские времена добиться
достаточного успеха, чтобы следовать этому простому правилу. Многих нынешняя
свобода лишила всего арестантского сервиса, ставшего таким привычным и должным.
Сам Аркадий Львович никогда не высказывался о политике, за исключением той простой
констатации, что любая власть — дерьмо. Он ухитрился поступить в университет
еще при жизни Сталина, защититься при Хрущеве, стать профессором и вдоволь
поездить по миру при Брежневе. Не помешала ни фамилия Зальцман, ни
беспартийность. Конформизм? Возможно. Но его твердая убежденность, что дураки и
умные произошли куда раньше, чем коммунисты и капиталисты, так и не была
опровергнута временем.
