Ярослав в очередной раз сходил за чаем. Они больше не
покупали спиртное — завтрашний день решал слишком много. Слава, кусая
авторучку, вычерчивал что-то на листе бумаги.
— План обороны дома? — полюбопытствовал Ярослав. Странно,
двойник не понял цитаты.
— Расклад. Гляди — у нас есть два альянса, назовем их Власть
и Развитие. Борцу за счастье народное помогает украинский стратег, пацанам —
несостоявшийся гений мировой философии. Посланница… — на миг Слава запнулся, —
держится в стороне. Похоже, ей помощники не нужны. Н-да… ей уже никто не нужен.
Полностью самодостаточная личность.
— Ты о чем?
— О редком случае нарциссизма. Ладно, это к делу не
относится. Где-то вне схемы — Икс. Возможно, что я зря паникую и это просто
удачливый наемник. Но уж слишком активно он отработал три фигуры.
— Мальчик, старик и?..
— Депутат. Наш загадочный Икс пытался его уложить, но не
сумел.
— Слушай, ты будешь делиться со мной информацией? — Ярослав
присел рядом.
— Извини, просто не подумал… Так вот — мы пока для всех
Посланников — темная лошадка. Начнем ли работать в одиночку, примкнем к
кому-либо — неизвестно. Потому, кстати, неизвестно, что мы и сами этого не
решили… Стандартным, ожидаемым ходом было бы присоединиться к слабейшей группе
— детям и старику. Попытаться убрать девок…
— Ты их что-то сильно невзлюбил.
— Это не моя вина. Итак, убрать девчонок, попытаться разбить
альянс Власти и отойти в сторону, предоставив Иксу охотиться за недобитками.
Дальше — убрать его.
— Стратег. Полковнику до тебя далеко, — Ярослав покачал
головой. — Какой у тебя дан, убивец? Ты курицу когда-нибудь резал? Из автомата
стрелял?
Слава молчал. Странно молчал.
— Будучи тобой, — наконец ответил он, — я никого не убивал.
Только на бумаге. Ты это знаешь.
— Уже интересно. А не «будучи мной»?
Визитер посмотрел ему в глаза.
— Всякое бывало.
— Какой раз вы приходите?
Слава потер лоб.
— Так интересно?
— Да. Очень. Профессиональный интерес, понимаешь?
— Не в первый раз…
— Угу. И ты побеждал?
— Очень давно. Почти семь столетий назад.
— Не верю.
— Не верь. Кто тебе мешает-то?
— А как же твои слова, что ты — это я? Копия?
— Я и сейчас их скажу. Я не проживал тех жизней, Ярик. Знаю,
что они были — и все. Могу домыслить, придумать детали. Но не вспомнить.
— Тогда какого хрена ты паникуешь? Если все это уже было? И
ты побеждал, и проигрывал — а мир стоит, и плевать ему на ваши игры… Визитеры…
— Со времени прошлого визита, Ярик, мир обрел новое
качество. Он теперь способен уничтожить себя — раз и навсегда. Он все
неустойчивее — ты видишь это? Он дошел до последней грани, дошел линией Власти.
Если продлится ее цикл — Земле конец.
— А если победит Доброта?
— Ярик! Тук-тук! Опомнись! — Слава заулыбался, паскудной
улыбкой человека, знающего какую-то гнусную тайну. — Ты серьезно считаешь, что
нынешний день нес в себе эту линию? Добро?
— Почему бы нет? «Гринписы» и хосписы…
— Сникерсы и памперсы! Опомнись! Данная Линия на этот раз в
игру не вошла!
— А девушка?
Слава иронически смотрел на него. Потом постукал пальцами по
стенке.
— Ты все-таки неисправимый оптимист. Наверное, потому и
удостоился сомнительной чести играть в эти игры.
— Ладно… с девушкой, кажется, понимаю, — Ярослав покосился
на Визитера, но тот никак не прокомментировал его слова. — Ну, а ребенок?
— Дети не бывают ни добрыми, ни злыми. Пора бы понять. Хотел
бы видеть наш мир таким, каким он нравится детям?
— Упаси господь.
— Во-во. Ты не безнадежен, — Слава покровительственно
хлопнул его по плечу. — Кстати, готовься. Мне кажется, что мальчишек придется
устранять именно нам.
10
Как тихо…
Шедченко лежал с открытыми глазами. Комната, куда его
поместили на ночь, была не очень большой. Может быть, из-за этого, при всей
неуловимой казенности обстановки и ощутимой «необжитости», она сохраняла тень
уюта.
Старая, массивная мебель. Абажур, красивый, но абсолютно
старомодный. А в углу, словно из детских воспоминаний всплывшая, радиола
«Эстония» — громоздкая, на тонких полированных ножках. Хорошая, кстати,
радиола. Полностью содранная с какого-то «Грюндига» пятидесятых годов, но…
Николай откинул одеяло, прошел по комнате, осторожно
повернул регулятор громкости. Радиола щелкнула, оживая. Засветилась шкала,
затрепетал зелеными «крылышками» индикатор настройки. Надо же! Работает!
Да, такой антиквариат рука не поднимется выкинуть и заменить
сияющей «соневской» системой…
Он покрутил настройку, глядя, как скользит по шкале стрелка,
стремительно соединяя «Хельсинки» и «Берлин», «Оттаву» и «Бухарест». Господи,
кому пришла в голову эта странная мысль — разметить диапазон названиями
городов, манящими и несбыточными приметами «дальних стран»? Понимал ли
неведомый дизайнер, что на десятилетия вперед определил тысячам мальчишек место
у радиолы — на коленях, прижимаясь лицом к шкале, пытаясь выловить среди
громких, бравурных маршей и рассказов о посевных, чужую речь, аромат дальних
странствий, перезвон часов на готических башнях и шорох волн на недоступных
берегах…
Шедченко остановился, когда в динамиках задрожала мелодия,
тонкая и печальная, пробившаяся сквозь шорохи помех и скрип атмосферы. Привет
из детства. Из пятидесятых, когда мир был так прост и понятен. Когда так легко
было мечтать, когда впереди был лишь свет…
Скрипнула дверь. Шедченко повернулся, понимая, как нелепо
сейчас выглядит: немолодой, небритый мужик в «семейных» трусах и майке,
припавший к древнему приемнику.
— Хорошая машина, — сказал парень, остановившийся в дверях.
Один из вчерашних охранников… — У моей бабушки была такая. Я всегда пытался
поймать что-нибудь такое… необычное.
Шедченко молча кивнул. Их словно связало тонкой нитью,
перекинутой через десятилетия.
ЧТО-НИБУДЬ НЕОБЫЧНОЕ…
— Рашид Гулямович вас зовет, — охранник словно бы и не
настаивал. — Я скажу, что вы умываетесь. В ванной все должно быть приготовлено.
— Спасибо. Я сейчас, — Шедченко поднялся, с сожалением
выключая «Эстонию».
