— То же самое.
Пожалуй, его расспрашивали бы еще долго. И Николай был
настроен отвечать… даже выболтать Главную Военную Тайну Украины, существуй она
в природе.
— Мужики! — в бильярдную ворвался еще один парень в
камуфляже. Каким-то остатком сознания полевого командира, Шедченко отследил
движения охраны. Семен был очень неплох, пожалуй… — Телевизор включите! Шестой!
Кто-то схватился за пульт. Маленький «соневский» телевизор в
углу заработал почти мгновенно.
— …конечно, никаких комментариев пока не дается. Нам все же
удалось увидеть место трагедии, вход с вокзалов перекрыт, но, сев в метро на
Курской, наш оператор спокойно доехал…
Шедченко смотрел на экран.
Бойня. Иначе не назовешь. Люди, утаскивающие носилки, люди,
осматривающие тела на полу — тех, кому медицина уже не поможет.
И кровь, кровь… объективом по лужам на полу, объективом по
брызгам на стене, объективом — по женщине в побуревшем пальто — оператор, ты
человек или лишь приставка к своей камере?
— Террористов, вероятно, было трое. Очевидцы рассказывают,
что бандиты, без всякой видимой причины, открыли огонь по толпе из
автоматического оружия. Охваченные паникой люди пытались спастись, но убийцы не
знали пощады. Окончив свою кровавую миссию, они вышли через Казанский вокзал.
Трое работников омона и два сотрудника милиции, пытавшиеся остановить негодяев…
— Блядь! — громко выматерился Семен. Покосился на Шедченко,
словно ища поддержки. — Их даже не взяли! У вас такое бывает?
Шедченко покачал головой. Нет, не бывает.
Но теперь, наверное, будет.
Это кто-то из них. Он чувствовал это всем телом. Визитеры
ведут свои страшные игры. И те, кто оказался рядом, обречены.
И никому их не остановить. Ни милиции, ни омону, ни группе
«Альфа», наверняка поднятой сейчас по тревоге. Только когда из шести останется
один — бойня прекратится.
Кто угодно. Узбек с повадками русского националиста, почему
бы и нет? Он не станет валить горы трупов. Он будет беречь своих подданных.
— Позвоню домой, — тревожно сказал Семен, доставая из
кармана трубку сотового телефона. Остальные, похоже, этим реквизитом «новых
русских» не обладали. Их словно выдуло из комнаты. Шедченко остался сидеть,
глядя в телевизор. Там озверевшие милиционеры перли на оператора, а голос за
кадром сокрушался о попранной свободе слова.
— Я тебя найду, — прошептал Шедченко экрану. — Обещаю,
говнюк.
— Ленка? — кричал в трубку Семен. — Ты дома? Слушай, сходи в
садик, забери Костю! Только не на метро, пешком прогуляйтесь! Там какие-то суки
побоище устроили… смотришь? Ладно, забери Костю! И сиди дома! Мало ли что!
Шедченко прижал ладони к лицу. Пальцы были как лед. За что
это… почему? Да, он слуга. Он страж. И плевать, что он на чужой земле — никогда
она не станет ему чужой, никогда. Почему не он оказался там — рядом с нелюдьми,
в чьих руках была смерть? Почему он гонял шары и прихлебывал пиво, когда
свинцовый ветер гулял по коридору, искал стены — но натыкался лишь на плоть…
— Найду… — повторил Шедченко. — Найду.
Часть пятая
Абстрактная этика
0
Как мало надо, чтобы вновь почувствовать себя человеком.
Всего лишь — сутки не пить, начисто выбриться, переодеться, развести в стакане
пару пакетиков кофе…
Слава еще спал. Ярослав порылся в сумках, беззастенчиво
выбрал рубашку получше, щедро облил щеки одеколоном. Визитер замычал во сне.
— Казанский проспишь, — пихая его сказал Ярослав.
— Что? — Слава приподнялся, глянул в окно, на часы, покачал
головой.
— Еще три часа, чего ты?
— Скучно. Вставай.
— А… — Визитер свесил ноги, потер лицо. — Бриться надо… О,
ты уже свеженький и готовый к действиям…
— Давай, подымайся, — прихлебывая кофе, Ярослав с усмешкой
наблюдал за процедурой собственного просыпания. Визитер потянулся, отобрал у
него стакан, глотнул.
— Блин. Сон мне снился. Веселенький.
— Ночные новости «CNN»? Рассказывай.
— Что рассказывать-то? Все живы. Все в Москве.
— А что тогда снилось?
— Метро… — Слава нашарил на столе сигареты, закурил, глядя сквозь
писателя. — Мне снилось метро.
— Ты что делаешь? В купе зачем курить-то?
Слава его словно и не услышал. Жадно затянулся, глотнул
кофе, сказал:
— Она не любила Москву.
— Кто — «она»?
— Она не любила Москву. Боялась. Там слишком шумно, людно,
и, главное, все всегда спешат. А ей это с трудом удавалось. Лишний вес, с
самого детства, и вроде ничему это в жизни не помешало, и муж хороший попался,
и сердце, как часы — никогда не жаловалась. Но вот носиться по метро с тяжелыми
сумками, стать частью толпы — это не для нее. Когда она бывала в Москве,
проездом, то всегда брала билеты так, чтобы долго не задерживаться. Гостинцы и
на вокзале купить можно. И в этот раз тоже, когда приехала — сразу на
Савеловский, через метро. Часок побродить по вокзалу, отдышаться — и на другой
поезд, к сестре, в Мурманск. Смешно, наверное, ездить зимовать в Мурманск. Но у
них уже так повелось — с севера на юг в гости ездили летом, с юга на север —
зимой. Она не спешила, хоть и шла быстро, по своим меркам. Впереди двое
мальчишек-близнецов со стариком, она за ними пристроилась. У сестры тоже
близнецы, хоть и младше. Ждут, наверное, может — ее, а может — подарки, но все
равно ведь любят свою тетку. Потом один мальчик упал, запнулся, она даже
поморщилась, очень не любила сама падать. А мальчик сидел на полу, смотрел
куда-то назад, через ее плечо, и в глазах у него был такой ужас, что сердце
впервые дернулось, удар пропустило. Она обернулась. За ней парень шел,
красивый, хорошо одетый, с умным лицом. И доставал из дипломата что-то, она и
не поняла — что, только почувствовала — оружие. Потом стали стрелять, не
парень, кто-то другой, и она побежала. Впервые за много лет — побежала. Сумки
не бросила, не потому, что жалко было, тут спастись бы, а не подарки довезти,
но ведь толпа, давка, люди начнут запинаться, падать, подавят друг друга… А
бежать оказалось легко, так неожиданно легко, что ей даже понравилось — быть
быстрой, быть частью толпы, оставить страх и смерть далеко-далеко позади. Так
просто бежать… и словно что-то подталкивает в спину, раз за разом, и бежать все
легче, тело стало невесомым, как в детстве, только она все-таки упала,
почему-то, и никак не могла встать… так обидно быть толстой и неуклюжей, когда
даже сорока нет. А выстрелы гремели, но уже слабее, потом тишина наступила, это
значит — все хорошо, все страшное кончилось. И она осталась лежать, даже глаза
закрыла, потому что устала очень, такое ужасное приключение, сестра за сердце
схватится, когда узнает, а вот у нее сердце здоровое, крепкое, сейчас ее
поднимут, помогут встать, надо будет предложить помочь, если кого-то ранило,
она когда-то медсестрой работала…
