— Но…
— Была стрельба у входа. Все уже под контролем.
Визард закивал, быстро и благодарно, собираясь с силами. Ему
нужна была лишь информация.
Он ее получит.
— Все действительно взято под контроль, а преступники
обезврежены?
На мгновение лицо сержанта стало безвольным, пластилиновым…
— Преступникам удалось уйти на территорию Ботанического
сада, — негромко сказал он. — Их трое.
— Спасибо, — Визард отступил на шаг. — Лучше мы поедем
домой.
Сержант помотал головой, поглядел на растерянных рядовых…
— Лучше бы ты оттуда и не выбирался, дед… — он не мог понять
причин собственной откровенности, но вдумываться в произошедшее не собирался.
Понимал — не стоит.
Карамазов бежал. Пистолет стал тяжелым, неподъемным, тянул к
земле, как гиря. Он задыхался. Надо было остановиться, перетянуть простреленную
руку, кровотечение все еще продолжалось. Но времени не было.
Шедченко не прекратит преследования, пока не убьет его. Пес
нашел достойную работу.
Против воли Илья чувствовал восхищение Прототипом Силы.
Конечно, тот понимал, что Карамазов подстережет его, выстрелит первым. И он
нашел единственно возможный выход из ситуации — подставиться под этот выстрел,
воспользоваться честностью Ильи, всегда стрелявшего в сердце.
Подлость. Вот она, человеческая подлость.
Его гнусно предали…
И тьма предала — позволив появиться солнцу, завлекающему
людей на улицы, в парки. Карамазова видели уже не десятки перепуганных
пассажиров метро — а сотни. Пусть люди шарахались в стороны, и никто даже не
помыслил приблизиться к раненому человеку, бегущему с оружием в руках…
Все равно — теперь его запомнят. Свяжут с перестрелкой в
метрополитене. Вывесят повсюду портреты. Ни один врач, ни за какую плату, не
поможет ему…
Илья выбежал к ограде Ботанического Сада. Страх опережал
его, страх расшвыривал людей с дороги, и стрелять не пришлось. Илья протиснулся
в разогнутые давным-давно прутья железных ворот, никогда, на его памяти, не
бывших открытыми. Постоял мгновение, переводя дыхание. Вспомнил вдруг, как
убегал от него мальчишка… и вот точно так же затравленно остановился за
оградой… Неужели и у Ильи сейчас горит в глазах безумный огонек паники?
Сволочи!
Будь это только их с Шедченко игра, он бы не испугался.
Наложил бы жгут, залег, подкараулил полковника и его прихвостней… всадил бы
пулю между глаз. Он сильнее, он гораздо сильнее всех противников.
Но есть, к сожалению, еще и власть. Сейчас срываются с мест
патрульные машины, патрули оцепляют территорию, телефонные звонки выдергивают с
квартир омоновцев и бойцов «Альфы»… всех, кого власть может спустить с поводка.
Ату, ату! Он покусился на святыню, на табуированное пастбище власти — Москву,
на ее цепных псов — милицию, на жирных овечек, лениво гуляющих по парку.
И залечь, подстерегая Прототипа Силы — обречь себя на пулю в
голову, пущенную снайпером…
Илья оскалился. Нет. Нет.
Он уйдет, он сможет уйти…
Карамазов побежал на восток. Ботанический сад — это даже не
подмосковный лесок. И все-таки тут ему будет легче. Он любит природу, он свой
среди голых деревьев, на ржавом ковре облетевшей листвы.
Шедченко его не догонит.
Только бы не вступили в игру остальные…
4
Никакие кодовые замки не спасают подъезды от бездомных.
Поднимаясь по лестнице, Заров брезгливо обогнул груду тряпья у стены. Когда-то,
еще в детстве, его поражала манера писателей — любимых и маститых — называть
тела погибших людей словом тряпье. Лишь недавно он понял, как точна эта
характеристика.
Тряпье…
Бомж еще не проснулся, лишь едва заметно ворочался,
демонстрируя наличие жизни. От него воняло. Заров быстро поднялся к двери,
надавил на кнопку звонка, снова покосился на бездомного, прикорнувшего между
этажами. Дом был старый, «сталинский», с широкими лестницами, толстыми
кирпичными стенами. Наверное, в подъездах таких домов ночевать куда приятнее,
чем в панельных многоэтажках…
Бомж приподнял голову. Посмотрел… посмотрела на Ярослава, с
настороженной опаской. Женщина, довольно молодая, и даже с остатками красоты.
Откуда-то из глубины тряпья высовывалась маленькая ручка. Женщина ночевала не
одна, с ребенком лет двух-трех.
Заров отвернулся.
Холодно и пусто.
Так жить нельзя. Есть какая-то незримая граница в судьбе
любой страны. Если она пройдена — то последует расплата. Может быть — кровавая
и неправедная. Может быть, куда более преступная, чем все прошлые
несправедливости.
Но если граница пройдена — расплата неизбежна.
Дверь открылась. Заров молча посмотрел на Озерова.
Тимофей Озеров был высоким, из-за этого кажущимся
нескладным. Всегда несколько отрешенным, словно размышляющим параллельно о
чем-то постороннем… решающим уже много лет в уме теорему Ферма, например.
— Привет, Тима.
— Проходи, — Озеров вел себя так, будто они не виделись
максимум пару недель. Заглянул через плечо Ярослава, молча втянулся обратно в
квартиру, покачал головой: — Да… Проходи.
Он неуверенно затоптался в длиннющей сумрачной прихожей,
словно это он пришел в гости, а не Заров. Выпинал из-под вешалки груду
разнокалиберных тапочек, потер лоб.
— Ну… ты проходи пока…
Озеров двинулся по коридору в свою комнату с такой
целеустремленностью, словно ему надо было скрыть от посторонних глаз шпионскую
радиостанцию или станок для печати фальшивых долларов.
Ярослав переобулся, отошел от двери. Вынырнувшая из гостиной
громадная рыжая псина задумчиво подошла к нему. По уверению Озерова, она была
дворнягой, но Ярославу собака напоминала только кавказских овчарок. Впрочем,
те, кого хозяин впускал в квартиру, из категории добычи ею временно исключались.
Он подставил псу руку, тот молча ткнулся в ладонь и отошел,
стегая хвостом по стенам. Мощная псина. Ярослав таких обожал.
Озеров уже вернулся обратно. Отпихнул с дороги пса, заметил:
— Тебя Скицын искал. Он, вроде, считал, что ты к нему
зайдешь.
— Степка сегодня занят, — не раздумывая, соврал Заров.
— А… ну, проходи в зал, чего топчешься… — Тимофей задумчиво
посмотрел на него. — Слушай, вид у тебя… болеешь?
— Устал с дороги.
