Печкин вскочил. По-прежнему навытяжку, и в глазах — стекло…
— Идите, отдыхайте… Вы сделали все, что могли. Я вами
горжусь.
Семен раскрыл рот — словно собирался что-то гаркнуть. «Служу
трудовому народу», например… Шедченко скривился — только не это.
— Отставить, — резко сказал Хайретдинов. — О случившемся —
никому ни слова. Идите, лейтенант.
— Он и впрямь лейтенант? — спросил Шедченко, когда Печкин
вышел.
— А вы не знали? Полководец… Да. Выперли из армии по сокращению,
только год парень прослужил.
Хайретдинов опустил голову, повел челюстью, описав тлеющей
папиросой круг.
— Что делать будем, Коля?
— Вам решать…
— Понимаю, что мне, — Хайретдинов не поднимал глаз.
— Что вы с парнем-то сделали?
Хайретдинов поморщился. Неохотно сказал:
— Сломал я его. Случайно. Это легко происходит с военными.
Стоит им лишь почувствовать — Власть.
— Вы и впрямь были… им, — прошептал Шедченко.
— Был. Не суди только, Коля. Товарища Сталина — легко
осудить. А он хорошего хотел. Земля — сад, народ — советский, язык — русский.
Жулье на лесоповале, честные работают, а потом на Черном море отдыхают… А,
оставим… Наломал товарищ Сталин дров. С головешкой проблемы были… но Власть,
Власть — знал!
Хайретдинов поднялся, подошел к Шедченко, коротко, резко
велел:
— Забудь все, что говорил. Глупости это. Иное время, иные
методы… Куда ты ранил суку?
— В бедро.
— Сколько времени у нее заняло исцеление?
— Секунд десять-двенадцать. Но это была не она, вторая
девушка ее подняла на ноги.
— Ерунда. Посланница просто отразила в ней свою силу. Эх,
как все усложняется…
— Как же ее убить?
— Побольше пуль всадить. На куски разнести. Или — лишить
Силы, что всего надежнее.
— Как?
— Это уже моя проблема — понять, как. Хорошо хоть, что ушли
вы. Не приведи Господь, схватили бы вас спецназовцы… Полюбуйся!
Хайретдинов прошел к столу, с грохотом выдвинул ящик, бросил
перед Шедченко сложенный вчетверо бумажный лист.
— Смотри, смотри!
Николай развернул бумагу и вздрогнул.
Скупыми черно-белыми штрихами на листе был нарисован его
портрет.
— Это должны были сегодня показывать по телевизору! Это
должны были раздать каждому менту! А не того… дегенерата со скошенной челюстью…
Шедченко молчал.
— Засветились вы капитально, — мстительно сказал Визирь. —
Знаешь, сколько мне стоил твой портрет? Ровно столько же, сколько год назад
этюд Репина!
Он вырвал бумагу из рук Шедченко, подошел к камину, скомкал,
швырнул в огонь.
— Расслабься, солдат… Пронесло. Я тебе показывал свою
коллекцию?
— Какую? — тихо спросил Шедченко.
— Этюды мастеров. Картины собирать… пусть этим новые русские
занимаются. Что в них… в завершенных, лаком залитых. А вот наброски, этюды —
видеть, как хотел мастер сделать свое полотно… Это и впрямь интересно. У меня почти
сотня набросков. Репин, Иванов, Шишкин, Крамской…
— Принципиально собираете русских художников? — спросил
Шедченко.
— А в какой стране живу, Коля? Есть такое слово —
патриотизм! — Хайретдинов отвернулся от камина. — Ладно. И на старуху бывает
проруха. Не убивайся. Минус Визард — уже хорошо. И минус Кирилл, вероятно…
Будешь «Хванчкару»?
Шедченко пожал плечами.
— Если честно — никогда не пробовал.
— Э… многое потерял. Тем больше получишь, — Хайретдинов
склонился к столу. — Во здравие, и за упокой. Не хмурься, солдат. Пусть сгинут
наши враги!
11
Кирилл не любил афоризмов. Это, наверное, глупое занятие —
выдирать слова из контекста, придавать им отточенность, к которой и не
стремился автор. Прикладывать сказанное совсем по другому поводу и в другое
время — к сегодняшнему дню.
Плакатик над дверью вагона гласил: «Чего не следует делать,
того не делай даже в мыслях. Эпиктет».
Кто такой Эпиктет, Кирилл не знал. Какой-нибудь древний
грек… Оказавшись в метро он, наверное, утратил бы все свое философское
спокойствие и с криком бросился бежать. Решил бы, что попал в Аид.
А вот в историю с Визитерами поверил бы, возможно. Древние
боги — они любили веселые шутки с людьми.
Чего не следует делать…
— Виз. Разве можно не думать о том, о чем думать нельзя?
— Можно, — равнодушно сказал Визитер. — Я только этим и
занимаюсь.
— Чем?
— Не думаю.
Кирилл невольно хихикнул.
— Кирилл, а ты уверен, что мы правильно делаем? — спросил
Визитер.
— О чем ты?
— О ком. О писателе.
Он ответил не сразу.
— Не знаю. Но он же меня отпустил.
— Это мог быть ход. Понимаешь, Посланник Творчества — он
хорошо предугадывает наши действия. Видит их, словно картинки. Если он все
предусмотрел, то тебя специально отпустили. Чтобы мы оба пришли в ловушку.
Кирилл поежился.
— Виз, у нас есть другой выход?
— Да. Хайретдинов. Власть. Только — ему не нужны варианты.
Он такой… по необходимости жестокий. Тебя бы защитил. Ему, наверное, хочется с
кем-то говорить откровенно. А я для него конкурент.
— Тогда вариантов нет.
— Спасибо, — серьезно сказал Визитер. — Ну… ты все равно,
помни про это.
Они ехали к Зарову и его двойнику. Весь день промотавшись по
городу, придумав и отвергнув кучу планов — как подставить убийцу и женщин
милиции. Можно было позвонить по «ноль-два», и назвать имена — наверное, сейчас
бы такой звонок, даже от ребенка, проверили. Была лишь одна беда — если их и
впрямь арестуют, если свяжут перестрелки в метро и на выставке с Кириллом
Корсаковым, то и его начнут искать по-серьезному.
То, что им попадаться нельзя, понимали оба.
Не верить. Не допускать, даже в мыслях, ничего необратимого…
В вагоне вместе с ними ехала целая компания подростков. Не
очень хулиганистого вида, но поглядывающая на обоих слишком пристально. И чего
болтаются ночью, вроде не беспризорные… Кирилл вздохнул с облегчением, когда
мальчишки вышли на Владыкино.
