— Потому что там портвейн, — сказал Иоганн.
— Ну, портвейна там уже нет, — хмыкнул Путилин. — Скажите, а никто из вас не видел в последние дни на лестнице или вообще около дома разыскиваемых полицией господ: обоим около сорока, один высокий, в очках, одет богато, по виду поляк, голова перевязана; второй пониже, но поплотнее, русский.
— Видел я этого русского сегодня, — сказал камердинер.
— Где?
— Да вот здесь, в коридоре. Я из ватерклозет выходил, а он ретирад искал.
— А почему вы решили, что это был он? — спросил Вощинин.
— Да, мы прекрасно их обоих знаем, они над нами в квартире у академика Кобелевского с самого Рождества живут.
— Ты их знаешь? — спросил Вощинин у дворника.
— Тех, что в квартире у академика живут? Знаем. Хорошие господа, только беспокойные очень. Ну, да у них служба такая в царской охране.
— Где? — в один голос воскликнули сыскные и пристав.
— В царской охране. А что? Они мне и околоточному листы открытые предъявляли, за подписью директора полиции. И велели никому не сказывать, потому как у них тайная миссия.
— Может ты, любезный, еще и про ключи знаешь к этой квартире и к ящику несгораемому? Откуда они у этих, м-м-м… господ оказались?
— А как же не знать?! Знаем. Я сам их им дал.
— ?!
— Я сундук нищенки нашей отдал. Там и яды были разные, и накладные бороды, и открыт лист от полиции, такой же, как у господ. Ну, и ключи.
— Какой еще нищенки? — спросил Вощинин.
— Которая у выгребной ямы живет. Раньше-то она в полюбовницах у господина сеньора была, а потом, как отставку получила, в полицию, видать, агентом нанялась, и за сеньором следить была от директора приставлена. Только вот она от дерьма выгребного тифозную горячку подхватила, и в больнице умом тронулась. Теперь ничего не помнит, даже как ее самую зовут.
— Что случилось с моей любовницей? — переспросил бразилец, который мало понял из разговора.
— С ума сошла ваша полюбовница, — махнул рукой дворник.
— Два дня назад?
— Почему два дня? Она уже давно чокнутая.
— Это она разодрала ему голову… — пробормотал д’Абреу. — Какой ужасной опасности я избежал…
— Это вы о чем, господин посол? — спросил Путилин.
— Она ведь могла меня убить!
— Могла, — согласился дворник. — Мы ядами из ее сундука крыс в доме травили — мерли как мухи.
— И что нам делать, Иван Дмитриевич? — спросил растерявшийся Вощинин.
— Приказать городовым двери в их квартиру взломать?
— Там их все равно нет, — сказал Путилин. — И сюда они больше не явятся. Давайте-ка мы квартиру опечатаем и запрос направим директору Департамента, действительно ли такие типы действовали от его имени. Однако я уверен, что таких в Департаменте не знают. Надо послать людей в другие посольства, предупредить, чтобы были настороже. Мне кажется, что я их раскусил. Они метят выше, гораздо выше, чем я раньше думал. Их цель — перессорить великие державы с Россией, выкрадывая дипломатические бумаги и продавая их другим таким же авантюристам, а когда дело дойдет до войны, передать наше новейшее оружие врагам России и тем самым донельзя ослабить ее.
— Э-э-э! — осторожно произнес чиновник министерства иностранных дел.
— Мне кажется, что вы, ваше превосходительство, несколько преувеличиваете значение наших отношений с Бразилией для военной ситуации в Европе. Да и винтовка господина Мосина не может играть такую решающую роль в будущих сражениях.
— Это только ботва от морквы, — сказал Путилин. — А сама морква во тьме общественного неведения зреет на кислых полюстровских водах… И когда ее явят, мир содрогнется!
— Вы о чем, Иван Дмитриевич?! — испуганно дернул Путилина за рукав воздетой к потолку руки Вощинин.
— Помните, я говорил вам про одного отпрыска? Ждет Россию великая смута и новый самозванец! И снова поляки возьмут верх над православным людом, и много крови прольется, прежде чем народится новый князь Пожарский!
7 января 1893 года, четверг
* * *
— Ну что, Карп, нет каких сведений от Секеринского про двух наших молодцов? — спросил Черевин, садясь на кровати и принимая от денщика стакан с капустным рассолом.
— Исчезли, как в прорубь канули, — ответствовал Карп. — Приезжал утром посыльный из Охранного, говорит, никаких следов нету.
— Как бы в самом деле их под лед не спустили. Вон, к водосвятию сколько прорубей понаделали!
— Оно, конечно, так, Петр Александрович, — согласился денщик, забирая стакан обратно. — Два дня уж как исчезли. Только таких разве утопишь! Они ж как заговоренные, в одну прорубь их кинешь, а они из другой уже лезут. Да и в святой воде разве ж кто утонет?
— Грешники великие, например.
— Кстати, там к вам барышня какая-то заявилась, некая Варвара Алексеевна Мартынова.
— Подавай портки.
Черевин быстро облачился, сполоснул под умывальником лицо и вышел в гостиную.
— Чем обязан, сударыня? — спросил он и тут узнал в посетительнице барышню, крутившуюся вокруг Фаберовского в театре. — Вы знаете что-нибудь о них? Только, пожалуйста, без рыданий. Скажите мне внятно, громко: я после Борков плохо слышу. Когда вы последний раз видели их?
— Вчера утром, — всхлипывая, ответила Варенька и вскочила с дивана.
— Садитесь, садитесь, — Черевин сел на стул напротив. — Карп, подай нам с барышней чаю с коньяком и лимоном. Значит, вчера утром они были еще живы? Опа! Карп, плюнь на чай, неси нюхательную соль! Барышня в обморок хлопнулась.
Вдвоем они уложили Вареньку на диване и привели в чувство.
— Уж не влюблены ли вы в какого-нибудь из моих молодцов? — спросил Черевин, который обрел некоторую надежду на то, что его агенты живы. — В господина Владимирова, например? Я и сам в него влюблен отчасти.
— Мне господин губернатор не понравился, — ответила Варенька слабым голосом. — Он у нас все колбаски съел и мою подругу очкастой мумлей назвал. У нее сейчас руки отнялись после ночи, проведенной с ним. Она его всю ночь газетой обмахивала.
— Так вы, значит, в господина Фаберовского влюблены-с?
— Господин губернатор…
— Будет вам уже, барышня! Какой он, к черту, губернатор!
— Господин Владимиров привез его к нам на квартиру раненного, в горячке, мы еле его выходили. Они очень опасались, что заговорщики захотят добить их.
— Они что, не могли кого-нибудь отправить ко мне?
— А вы разве не получили от них записку? Соломон должен был принести ее еще позавчера.
— Что еще за Соломон? Сам он где сейчас?
