— Чего это он? — спросил Черевин у жандармов.
— Под кроватью прятался. Мы его за ноги вытаскивали, так он в горшок вцепился, так с ним в коридор и выехал. Сам горшок мы отобрали, а крышку, вишь, никак.
— Я заявляю повсеместный протест! — крикнул опять Соломон.
— Господин Варшавчик, какой-такой протест?! — сказал полковник Секеринский. — Вы состоите у меня на жаловании, каждый месяц на него конфекты барышням покупаете и в театр их водите, и еще протестовать смеете! Я вот вас в ДПЗ посажу к политическим и расскажу им, кто вы есть. Вот тогда будете протесты им заявлять и крышкой от клозетной чашки в дверь стучать, только вас никто не услышит.
— Куда записку дел?! — заорал Черевин, потеряв терпение, так что даже жандармы вздрогнули, Варенька закрыла лицо руками, а Соломон от испуга выронил крышку.
— Порвал. Потому что меня всю неделю унижают. В театре этот ваш господин Фаберовский унизил меня при Варваре Алексеевне, хотя я вел себя предупредительно. Вы же сами меня допрашивали и сказали, что ничего предосудительного я не совершил, и любезно распорядились выкинуть меня за дверь безо всяких последствий. А ваш господинчик уединил Варвару Алексеевну в служебной ложе, пил с ней шампанское и язвил ей на мой счет.
— Молчите, Соломон! — крикнула в сердцах Варенька. — Вы дурак!
— А письмо-то тут причем? — спросил Секеринский. — Вы почему не передали письма если не генералу Черевину, то хотя бы мне?!
— Позавчера Варвара Алексеевна позвала меня к себе, а у нее оказался этот Фаберовский, и с ним еще какой-то субъект, который при дамах крутил мне ухо, как какому-нибудь ученику ешибота, когда я уже без почти врач! Сначала я собирался превозмочь себя и отнести записку, как просила Варвара Алексеевна. Но на лестнице меня встретила их квартирная хозяйка г-жа Мизулина, и сказала, чтобы я к Варваре Алексеевне больше не ходил. Потому что к ней-де, вместо всякой швали теперь приличные люди ходят! Я вышел на улицу и порвал записку в сердцах, и бросил ее на ветер. А потом пошел на Неву топиться. Ну, вы знаете, там у шестой линии теплая портомойня г-на Устрицына.
— И что же вас остановило?
— Городовой дал мне подзатыльник. И это в двух шагах от иордани Андреевского собора!
— А что хоть в записке-то было? — спросил Черевин.
— Я чужих писем не читаю! — гордо ударил в грудь поднятой с пола крышкой Соломон.
— Вам, г-н Варшавчик, вот это надо читать, — сказал Секеринский, краем глаза видя, как генерал закусил от бешенства губу и сжал сухой старческий кулачок. — Полезная книжица. Труд г-на Владимирова, таскавшего вас за уши: «Как во всяком обществе произнести умную речь и остаться в живых».
2 февраля 1893 года, вторник
* * *
После службы в церкви и завтрака Государь с женою отправились отдыхать в угловую комнату, куда велели подать кофе. Императрица села в обычное свое кресло и закурила папироску в длинном мундштуке, а Государь с кофейной чашкой пристроился у окна разглядывать прохожих на Невском. На улице падал легкий снежок, у земли мело по рельсам конки.
Но насладиться отдыхом им не удалось, раздался топот и в комнату вошел генерал Черевин в сопровождении наследника-цесаревича в полковничьем преображенском мундире и обоих камердинеров, которые несли вьючный тюк. При каждом их шаге в тюке что-то громыхало.
— Папа, генерал Черевин опять что-то выдумал, — сказал цесаревич.
— Я не буду! — решительно сказал Александр и поставил чашку на подоконник между портретов.
— Что опять? — неприязненно спросила императрица.
— Генерал хочет, чтобы мы это надели на прием в посольство. — Цесаревич указал на тюк.
— Что там? — Царь встал и сам распустил ремни.
— Кирасы, Ваше Величество, — нервно сказал Черевин.
— Какие еще кирасы?
— Кавалергардские. По особому заказу выколочены из стали на Патронном заводе и позолочены.
— Вы что, Черевин, хотите, чтобы мы надели кирасы? Но это же не по форме, мы же не верхом! Когда я соглашался с вами поехать к французам в кавалергардской форме, я и представить не мог, что вы собираетесь сделать из меня чучело.
— Я вам еще и револьверы хочу одеть.
— Ну уж этому не бывать! — отрезал Государь. — Чтобы русский царь с револьвером ходил! Я вам не президент Гарфильд! Может вы мне еще кастет выдадите?
— Опасность настолько велика, Ваше Величество, что я на эту тему даже шутить не могу.
— Вы даже выглядите сегодня трезвым, генерал, — сказала императрица.
— Если вы, Ваше Величество, не выполните этой моей просьбы о кирасах, — голова Черевина еще сильнее затряслась, — то я прошу отставки.
Государь с удивлением посмотрел на генерала. Еще не разу он не слышал от Черевина об отставке, только стенания об ордене Александра Невского и тому подобный пьяный бред.
— Ну-ка, покажите эти кирасы, — велел он.
Камердинеры вынули из тюка две кирасы: одну большую, другую поменьше, и с видимым усилием положили их на козетку.
Цесаревич приподнял нагрудник кирасы и тут же уронил обратно.
— Я не хочу одевать кавалергардскую форму. Я полковник Преображенского полка, и предпочитаю погибнуть в мундире своего полка.
— Думаю, вам полезно будет знать, Ваше Высочество, что ваш дед в утро своей мученической смерти отправился в Малую церковь как раз в кавалергардском сюртуке, а потом они переоделись в мундир саперного батальона для поездки на развод в Манеж. И, быть может, не переоденься он тогда, не привезли бы его в два часа во дворец разорванного бомбой!
— Минни, я наконец-то понял, почему этот конвойный глухарь все время норовит одеть меня в кавалергардский мундир, который я терпеть не могу!
— Ну, не хотите кавалергардский — оденьте конной гвардии. Ваш батюшка во время покушения у Летнего сада был в конногвардейском мундире, и остался цел. Мы наденем кирасы на конногвардейский мундир, и все будет хорошо.
— Да это же смеху будет на всю Европу! Царь на прием в кирасе потащился.
— Смеху будет, если вас убьют, Ваше Величество. Вся Европа будет веселиться.
— Там же мой оркестр полковой будет, — сказал цесаревич. — А я вдруг приду в чужом мундире!
— А это серьезно, Черевин, — согласился царь.
— Тогда придется ему мундир поверх кирасы одевать.
— Да не налезет же! — сказала императрица.
— Ничего, Ваше Величество! Еще время немного есть, вызовем Нордштрема, он перешьет мигом.
— Это невозможно! По всему городу пойдут слухи.
— Тогда я возьму казачка из конвоя и вместе с кирасой отвезу его к Нордштрему. Есть в Конвое, у Стопроценко во взводе, один казачок плюгавенький, по фигуре и росту — один к одному цесаревич.
