— Да как он смел! — Александр рванул завязки на шее, и тяжелая стальная кираса вместе с набитой конским волосом торбой упала на пол, раскрошив одну из дивных бледно-голубых фаянсовых плиток, изображавших визит французского флота в Кронштадт. — Убрать эту свинью в 24 часа!
* * *
Проводив Государя от французского посольства до Аничкова дворца, Черевин в придворной карете направился обратно на Шпалерную. Сидевший рядом жандарм держал в вытянутой руке фонарь, при свете которого Черевин, нацепив на нос очки, просматривал бумаги, врученные ему во дворце дежурным офицером.
«По осмотре экспертом генерал-лейтенантом Федоровым найденных в кресле работы фабрики Миллера деревянной шкатулки оказалось, что явленная к осмотру шкатулка представляет собой прямоугольный ящичек соснового дерева, клееный в шип, и покрытый дубовым шпоном. На внутренней стороне крышечки имеется заржавевший механизм с пружиной, предназначенный для вращения оси с внешней стороне крышечки, но пришедший в совершенную негодность. По мнению генерала Федорова, этот механизм представлял собою прежде музыкальную шкатулку с вращающейся на крышке фигурою балерины.
Внутри коробки при осмотре обнаружены: а) несколько прозрачных блестящих камней, по свидетельству ювелира Карпова являющихся бриллиантами величиною 10, 15 и 17 карат, и граненым стеклом ценою в 6, 6 с половиною и семь рублей; б) три записки нескромного содержания, написанные неизвестной рукой Его Высочеству покойному Константину Николаевичу.
Сам генерал Федоров при осмотре шкатулки едва не сделался жертвою внезапного приступа, проглотив самый большой из стеклянных камней; прибывший, однако, тотчас же врач подал медицинскую помощь и здоровье генерала после промывания желудка в настоящую минуту не внушает никаких опасений. Камни переданы под опись заведующему конторою двора».
— А в восемьдесят седьмом году Федоров свинцовую жеребейку со стрихнином лизал, — сказал Черевин жандарму, складывая рапорт. — Еле откачали.
Карета остановилась перед черным обгорелым остовом конки и генералу пришлось сойти раньше и пройтись пешком, по усеянной самоварными корпусами и поленьями улице, до кухмистерской. После того как чины охраны реквизировали у хозяина перину и заткнули ей окно, в квартире у Петра Емельяновича Владимирова стало тепло. В гостиной у аппарата клевал носом телеграфист. Лукич в углу, сидя на табурете, от нечего делать щипал лучину из полена. В столовой, куда были стащены лампы со всего дома, и где в табачном дыму можно было вешать топор, полковник Секеринский пил чай с коньяком. Изможденный и уставший Петр Емельянович полулежал на диване, сжимая в руке пустой стакан. На табурете у окна помещалась госпожа Сеньчукова, доставленная из Полюстрово по требованию бразильского секретаря. Вместе с Секеринским за столом сидели двое штатских и статский советник Соколов, переписывавший набело допросные листы.
Увидев Черевина, полковник вскочил и торопливо представил своих сотрапезников:
— Доктор медицины Чечотт и надворный советник фон Ольденрогге, сверхштатный ординатор в больнице Св. Николая.
— Полковник, почему в самый разгар приема в посольстве погас свет? — спросил генерал, подходя к столу.
— Это, ваше превосходительство, непредусмотренное физическое явление, трагическая, скажем так, случайность. Один из осаждаемых сгорел, схватившись за два провода в буфете капитана Варакуты. И тем погасил свет во всем квартале. Варакута признался, что просто собирался украсть электричество в посольстве.
— Как можно красть электричество? — изумился Черевин. — Это же предмет эфемерный! А что с ящиками из-под пороха?
— Просто пустые ящики. В них Варакута материалы с завода носил, а выделенные на покупку деньги себе брал.
— Вы допросили господина кухмистера и его дочерей, как я просил?
— Вот, допросили-с, — не отрываясь от письма, показал пером в сторону кухмистера Соколов.
— Девица Владимирова, Глафира Петровна, уже пришла в себя и может говорить, хотя и очень слаба, — пояснил Секеринский. — Она показала, что уже давно может разговаривать, но не делала этого из опасения возвратной горячки, которой ей угрожал доктор Казюхин.
— Доктора — в ДПЗ, — распорядился генерал. — Что еще?
— 5 января сия девица была заперта своей сестрой Василисой в дровяном сарае, предварительно связанная красной революционной лентой.
— Она ей еще сказала, ваше превосходительство: «Я буду жена венчанная, а ты дура набитая», — подал голос от печки Лукич. — Кто ж мог подумать, что дура-баба свою сестру по такому морозу в подвале в одном платье запрет! Глашка-то выть начала было, а все думали, что это опять тот самый бес сапожниковский вернулся.
— Какой еще бес? — удивился Секеринский.
— Да не бес то был вовсе. Это с атаманского полка хорунжий. Его сегодня казаки при штурме на Шпалерной в одних кальсонах на чердаке нашли. Уж как радовались! Мы, грят, ваше благородие, уж и в станицу отписывали! Это ж как надо быть охочим до женского полу, чтобы две недели без порток по такому морозу на чердаке сидеть!
— Боюсь, не придется вашему хорунжему этих пряников больше отведывать, — ехидно усмехнулся фон Ольденрогге. — Все естество свое к бесу отморозил.
— Погоди, я седьмого сюда приходил, и Глафира дома уже была, — помотал головой Черевин.
— Так ведь в горячке она была, — сказал Лукич. — И не разговаривала. Василиска-то испугалась, и на следующий день сестрицу сама вытащила, да в дом отволокла. Я Василиске даже помогал, она мне сказала, что на улице нашла.
— Лукич, розги приготовил? — прохрипел с дивана кухмистер.
— Да где ж их взять-то, Петр Емельянович? До Вербного воскресения розог не будет. Да вы не тревожьтесь, я метлу старую у Капитоныча возьму и в уксусе вымочу.
— Ваше превосходительство, внизу в зале кухмистерской сидят под охраной гвардейские офицеры, согласно вашему списку, — сказал генералу полковник Секеринский. — Я отдал распоряжение арестовать их всех во время штурма и доставить сюда. Они в один голос несли страшную чушь про террористов, которые неоднократно пытались отравить великого князя и совершили на него покушение с бомбой у австрийского посольства. Про какую-то панельную охрану, начальник которой тоже был едва не убит прямо у себя дома. Зачем-то приплели Св. Владимира и Андрея Первозванного. Я осторожно выразил мнение, что у Его Высочества в гвардии распространилась какая-то параноидальная мания, но они яростно утверждали, что никакой паранойи у них теперь нет, и в доказательство все как один демонстрировали странные синие пятна на ягодицах. Все это записано в протоколах допроса. Аполлон Николаевич, вы переписали? Тогда передайте его превосходительству хотя бы то, что уже переписано. Когда я допрашивал корнета Борхвардта из кирасирского Ея Величества полка, у того на губах выступила пена, а поручик Пургольд из конной гвардии при аресте изволил съесть какие-то бумаги, предположительно Устав тайного общества, и теперь сидит на горшке. Слабительное ему дали, но пока не подействовало.
