— Не хочу, она воняет. А если Черевин нас не примет?
— Примет. Этот заговор угрожает жизни Государя, так что он как начальник императорской охраны обязан нас принять. И потом, он сам говорил, что очень ценит нас даже, несмотря на фиаско в Египте.
— Ну, хорошо. А саблю ты мне отдашь?
— Отдам, когда из Гатчины вернемся. Только придется с утра на Шпалерную за шубой заезжать, а то меня в этом тулупе дальше вокзала не пустят.
28 декабря 1892 года, понедельник
* * *
Поезд в Гатчину отходил с Варшавского вокзала в половине одиннадцатого, и чтобы не опоздать, Артемий Иванович с поляком заранее вышли из дому. Полагая, что в Гатчине им придется провести много времени, прежде чем будут улажены все формальности и дворцовое ведомство дозволит им встретиться с генералом Черевиным, Артемий Иванович позаботился о еде, и они заехали на Шпалерную. Кроме того, надо было вернуть обратно тулуп и забрать шубу поляка.
— Господи, Артемий Иванович! Ваше благородие! — встретило их возгласами семейство кухмистера. — Как вы вчера? Рассказывайте же!
— А чего тут рассказывать! — сказал Артемий Иванович. — Обычные будни верных царевых слуг. Заговорщики набросились на его высокоблагородие, вы сами видели, как он вылез на крышу и дрался с ними как лев. Я с Лукичом бросился к нему на помощь, отнял у одного из мерзавцев саблю — я вам завтра ее покажу, сегодня с собой брать ее неудобно, — и загнал их в квартиру, где они заперлись.
— Они оттуда только в полночь решились выползти да по казармам разбежались, — сказала Агриппина Ивановна. — У нас все в журнале прописано. Я вас видела, как вы с подъезду вышли. Пальто нараспашку, шашка в руках и грудь вся окровавлена!
— Да нет же, маменька, — сказала Василиса, — то Артемий Иваныч варенье вишневое на себя опрокинул, когда его высокоблагородие на крышу вылезло.
— Что же вы к нам-то не зашли? — спросил Петр Емельянович.
— Да уж какое там зайти! — сказал Артемий Иванович. — Сейчас же на телеграф поехали, Его Величеству телеграмму отбивать. Вот сегодня нам велено к нему в Гатчину прибыть.
— Генерал Черевин просил посетить его для обсуждения мер против заговорщиков, — вставил Фаберовский.
— Ох ты, Господи, такая дорога длинная! — всплеснула руками Агриппина Ивановна. — Там ведь еще и не накормят, наверное. Мужчины вечно в своих делах покушать забывают! Петр Емельянович, надо бы Артемия Иваныча с их высокоблагородием снабдить на дорожку…
— Да уж понятно, — крякнул Петр Емельянович и достал из буфета особый дорожный термический судок. Этот судок кухмистер привез из Парижа со Всемирной выставки три года назад и очень гордился им. Он был выполнен в виде мельхиорового цилиндра, в который вкладывались четыре мельхиоровых же миски с различными блюдами, а сверху плотно закрывался крышкой с особым замком. Сам судок вставлялся в войлочный кожух, в свою очередь покрытый сверху чехлом из стеганного на вате голубого шелка с кожаным ремнем, чтобы удобно было носить его через плечо, словно саблю. С этим судком кухмистер спустился вниз в кухмистерскую и, вернувшись, собственноручно повесил его на шею своему будущему зятю.
— Свадьбу-то когда назначим, Артемий Иванович? — Петр Емельянович поправил у него на шее ремешок от судка. — Надо бы поскорее. Не могу дождаться, когда смогу вас сыном своим назвать.
— Да хоть завтра! — легкомысленно сказал Артемий Иванович.
— Вот и ладненько, вот и ладненько! — потер руки кухмистер. — Завтра-то не выйдет, а вот сразу после крещения и сыграем. Я по календарю проверил, восьмого числа можно. Пока надо приглашения напечатать, да документ о говении надо представить от вашего духовного отца, справочку-с.
— Чего-с? — переспросил Артемий Иванович растеряно. — Ах, это… Да я уж лет десять у исповеди не был.
— Да как же… Такой чин охраны, и не говеет… Такое и в голову прийти не могло…
— У нас в ведомстве болтать не принято, даже на духу. У нас этого на дух не переносят. А вот как заговорщики попа подкупят да все тайны государственные вызнают…
— Так ведь без справки венчаться не дозволят!
— И сколько ж мне говеть надо?
— Две недели положено. — Кухмистер почесал в затылке. — Но есть у меня поп знакомый в Святого Пантелеймона, отец Николай… Там и венчаться будем. Я вам записочку напишу, он дня на три согласится. Только вы ему не говорите, что вы из царской охраны, а то он пуглив, да и стар уже.
— Да что ж ты, Петр Емельянович, словно клещ в Артемия Иваныча вцепился! Неси икону, благослови молодых, как положено! Василиска, тащи водки!
— А кого вы в шаферы изволите выбрать? — спросил Петр Емельянович, вынимая икону из киота.
— И не знаю даже… — Артемий Иванович оглянулся на поляка. Тот пожал плечами. — Может, Лукича пригласим?
— Лукич ногами слаб, с венцом в церкви не выстоит, — возразил поляк. — Его лучше в посаженные отцы.
— Ох, еще и этих дармоедов нужно… — пробормотал Артемий Иванович.
— Я думал, ваше высокоблагородие будет посаженным отцом, — сказал Петр Емельянович.
— Упаси Господь! — отмахнулся Фаберовский. — Не допускается. В нашем ведомстве. Ничего, найдем.
— Ну, Глаша, иди к Артемию Иванычу. Благословляем мы с матерью вас, плодитесь и размножайтесь, как говорится, и наполняйте собой землю.
Кухмистер коснулся иконой чела Артемия Ивановича, затем своей дочери, и в тот же миг в стороне взвыла в голос и зарыдала злыми слезами Василиса. Засияла Глафира. Агриппина Ивановна прослезилась, и Петр Емельянович пустил скупую слезу. Фаберовский заметил, что Артемий Иванович переменился в лице, и какая-то забота омрачает его благословленный лоб.
Петр Емельянович поднес им водки, и поляк сказал, беря рюмку:
— Все это хорошо, пан кухмистер, да только нам с паном Артемием на поезд надо. Извольте распорядиться наши шубы принести.
* * *
Они приехали на вокзал, когда был уже дан первый звонок, пассажиры были допущены на дебаркадер и успели рассесться по вагонам. Отдав два с полтиной и получив в кассе желтые билеты во 2-й класс, Фаберовский с Владимировым бросились искать свободные места. Им повезло. Одно из отделений было почти пустое — в нем сидели только два человека: мужчина в мундире акцизного ведомства и дама в кроличьей шубке.
В поезде было хорошо натоплено, и поляк позволил себе распахнуть шубу. Артемий Иванович сел на обтянутый тиком диван, поставил судок в ногах и принялся греть ладонями озябшие щеки.
— Меня однажды летом везли из Гатчины с расстройством желудка на казенных дрожках из дворцового госпиталя. Тоже еще то приключение было.
— А для чего это вдруг с дворцового госпиталя?
— Дело в том, что вскоре после злодейского убийства Государя Александра Николаевича я выследил в Петербурге одного подозрительного астраханского дворянчика. Он прибыл с делегацией губернского дворянства выражать соболезнования, и стал развозить в узелке по всему городу жестянки с бомбами. А потом до того обнаглел, что поехал прямо в Гатчину к новому царю. Я проследил его досюда, до вокзала, и послал в Гатчину телеграмму: «Злоумышленник выехал поездом таким-то и бомба при нем», а сам с еще одним агентом, снабженный от железнодорожных жандармов свистком и инструкцией, сел в поезд. Нам выслали подмогу, и за несколько верст до Гатчины навстречу поезду выставили целый отряд вооруженных солдат — врассыпную по засадам схватить злоумышленника в случае, если бы он вздумал выскочить на ходу из поезда. Однако дворянинчик спокойно доехал до Гатчины. Видим: взял он извозчика и велит ехать ко дворцу. Тут мы засвистели, приготовленные городовые сбежались, извозчика окружили и препроводили этого дворянина в дворцовую караульню!
