Ром был превосходен.
— А вот меня таким ромом не поят! — с пьяной обидой сказал Лабурда. — Отличный ром, до революции еще сделанный. Сейчас такого уже не найдешь.
— Скажите, пан Лабурда, — сказал Фаберовский. — А у вас нету портрета господина посла? Как будет приятно на старости лет хвастать своим внукам, что ты пил ром, подаренный таким великим человеком. И вашу карточку приятно было бы иметь.
— Да, у нас уже коллекция неплохая. — Артемий Иванович сходил в кабинет и продемонстрировал Лабурде изготовленную им самим фотографию царя с дарственной надписью.
— Была одна карточка у посла, да только отправил он ее в письме одной личности… — Лабурда искоса поглядел на Сеньчукову и ее отца. — Уж как я его уговаривал это не делать! Но он упрям, как мул! Да-да, синьора, не смотрите на меня так. Ведь это вы вокруг моего посла околачиваетесь, проходу ему не даете!
— Да как вы сметете такое говорить про мою дочь! — возмутился Минус.
— Через нее да капитана этого хозяин мой совсем чокнулся!
— Похоже, что от академика заразился весь дом, — шепнула Сеньчукова на ухо Фаберовскому. — Вот и этот господин страдает манией, и сам посол, по его словам, уже заболел… Надо тоже сделать ему вакцинацию.
— Господин Лабурда, — сказала она уже громко, обращаясь к переводчику, — к великому сожалению, в этом доме все заражено параноидальными вибрионами, и эти господа, действующие по поручению правительства…
— Фрумочка, ты дура! — подскочил и тут же, охнув, сел обратно Минус. — Нам же запретили об этом рассказывать! Хочешь в Сибирь?
— Пусть расскажет, — позволил поляк.
— Эти господа уполномочены совершенно секретно произвести вакцинацию среди жильцов.
— По четвертному за ампулу, — встрял Артемий Иванович. — От самого Пастера укольчики. Да ты не жмоться, Игнатий, все лучше, чем потом на Пряжке сидеть.
— Пятьдесят уколов! — простонал вдруг Минус. — За такую-то боль еще две с половиной тысячи!
— Почему пятьдесят?! — не понял Артемий Иванович. — Ах да! Некоторым и по сто приходится делать! Чем раньше приступаем к лечению болезни, тем меньше необходимо делать уколов. А вам еще повезло: иным приходится в Париж на каждую процедуру к Пастеру ездить. Ну же, Лабурда, соглашайтесь! В противном случае мы обязаны будем известить больницу Николая Чудотворца, списки зараженных будут публиковаться в газетах, и им будут делать эту прививку насильно, не блюдя никакой личной тайны.
Лабурда покорно встал и проследовал в кабинет. Он молча вытерпел дикую боль, только выдавил сквозь зубы «Точно пиранья за зад схватила», и тотчас ушел.
— Не забудь: ты нам четвертной должен! — крикнул вслед ему Артемий Иванович, выбежав на лестницу. — И свой портрет на память!
Ром и безмолвие Лабурды на процедуре благотворно подействовали на Сеньчукову. Прививка уже не так страшила ее, она положила одурманенную голову на плечо Фаберовскому и томно прошептала: «Мне тоже надо поскорее сделать прививку. Мне кажется, что вы хотите меня соблазнить…»
Встрепенувшись, она вскочила, затащила поляка в кабинет и закрыла от любопытных глаз дверь.
— Куда мне ложиться, вот сюда? — спросила она у Фаберовского.
— Сюда, — буркнул он и, повернувшись к Сеньчуковой, взял шприц. Несмотря на выпитый ром, ему было стыдно вкалывать всякую дрянь этой женщине.
Ему почему-то вспомнилась жена во время их свадебного путешествия в Египет, и он решительно выпустил из шприца треть синей жидкости в пустую кювету. Приставша на диване шуршала юбками, а он боялся повернуться к ней, тупо глядя на шприц в правой руке.
— А вот эти розовые панталоны с кружевами я покупала в Париже в магазине Лурье на бульваре Капуцинов. Правда, они мне идут?
Шприц опорожнился еще на треть.
— Хозяин магазина сказал, что с такой прекрасной фигурой, как у меня, я могла бы блистать в парижском свете… Да вы совсем не смотрите на меня!
— Сейчас посмотрю. — поляк выпустил остатки жидкости из шприца и повернулся. Приставша лежала животом на диване, выставив зад из многочисленных кружев. Фаберовскому стало жаль дырявить эту нежную кожу такой большой иглой, и он заменил ее на самую тонкую из имевшихся в железной коробке.
— Только вы отвлекайте меня как-нибудь, — попросила Сеньчукова и добавила кокетливо: — Я не привыкла, чтобы с моей попкой обращались столь безжалостно.
— Я уже заметил, пани, что вы едете не по тем рельсам. Вы в данный момент находитесь у доктора, а не у любовника, вот так-с.
— Ай-яй-яй-яй-яй! — взвизгнула вдруг приставша.
— Да погодите верещать! — прикрикнул на нее Фаберовский. — Я еще даже подойти к вам не успел.
— Я предпочла бы, чтобы вы были моим любовником, а не врачом, — сказала Сеньчукова, всхлипнув. — Но все равно отвлекайте и утешайте меня. Ай-яй-яй!
— Пани Сеньчукова, если вы не успокоитесь, я немедленно позову своего ассистента. Он вас отвлечет.
Сеньчукова обернулась и при взгляде на шприц опять всхлипнула.
— Зовите! — сказала она обречено. — Только поставьте ширму, чтобы он меня не видел.
Фаберовский загородил приставшу ширмой и вышел в гостиную.
— А что вы там так долго делали с моей дочерью? — подозрительно спросил Минус. — Она, между прочим, замужем за полицейским приставом!
— Не беспокойтесь, папаша, лекарство скоро подействует, и вас больше не будут волновать такие глупости. Пан Артемий, пройдемте со мной, мне нужна помощь.
— Я тут папаше Минусу рецепт старинный рассказал, как с болями в заду бороться, — сообщил Артемий Иванович, проследовав за поляком в кабинет.
— Прописал ему теплые ванны, спиртовые компрессы и питательные клистиры. А тебе я на что понадобился?
— Отвлекать будешь пани приставшу. Я зайду за ширму, и как махну рукой сверху, начини ей что-нибудь петь, или спроси о чем-нибудь. Я ей тотчас укол сделаю.
— Я ей и без заговоров бы укол сделал, — пожал плечами Артемий Иванович. — Чего так церемониться! Но если тебе так охота, то отвлеку.
Фаберовский зашел за ширму к Сеньчуковой и поднес пустой шприц к ягодице. Приставша тяжело задышала и стала поскуливать.
— Я готов, доктор, — известил Артемий Иванович.
Поляк поднял руку и дал отмашку. Раздался нечеловеческий, жуткий грохот, более всего похожий на столкновение лоб в лоб на полной скорости двух паровозов. В тот же миг Сеньчукова взвизгнула, опрокинула ширму вместе с Артемием Ивановичем и бросилась прочь из кабинета, унося в заду соскочившую со шприца иглу.
— Ноги нашей больше в этом доме не будет! — крикнул Минус.
— Иголку-то казенную верни! — крикнул Артемий Иванович, выбираясь из-под ширмы с двумя медными тарелками, отнятыми у порубленного механического зайца.
