— Он предложил мне выпить целый стакан наливки.
— И вы?
— Пришлось. Он провозгласил тост за Государя и пригрозил отдать жандармам, как он сказал, «на поругание».
— Это вам повезло, что я здесь в ложе сегодня сижу, а не он, — сказал поляк.
Резкий хлопок в великокняжеской ложе раздался сквозь музыку. Фаберовский подскочил к барьеру и навел на ложу бинокль.
— Да вы не волнуйтесь, это на сцене часовой из пушки стрелял, — сказала Варенька.
Бухарский эмир склонился через барьер в тщетной попытке заглянуть в великокняжескую ложу под ним. Портьеры, отгораживавшие собственно ложу от салона, раздвинулись, и показался великий князь Владимир Александрович с бокалом шампанского в руке. Следом вошел его брат Алексей в адмиральской форме, тоже с бокалом.
— Ты знаешь, Владимир, — сказал Алексей, садясь в кресло у барьера.
— Позавчера в Потсдаме Вилли еще раз подтвердил мне, что заговор действительно существует, и может быть осуществлен в ближайший месяц.
— Ты говоришь это мне?! Покушения уже начались! И их цель не только брат, но и мы с тобой! Неделю назад на меня было совершено нападение, когда я приехал в Волкенштейну, и это чудо, что я до сих пор жив. Ты думаешь, почему в нашем фойе сидит столько офицеров? Это моя охрана, я теперь без нее ни шагу. И на улице меня теперь незримо охраняют.
— Так это твои чучела в малиновых кушаках по всем углам толпами стоят?!
— Мои!
— Брат, мне кажется, что ты нездоров. Я слышал, что последние дни в Петербурге свирепствует какая-то странная эпидемия, хотя мой врач отрицает это.
— Твой врач просто не хочет тебя волновать. Это действительно так. Мне пришлось потратить пятьсот рублей только на вакцинацию моей ближайшей охраны. А Марии Павловне сделали такой болезненный укол, что она сегодня даже не захотела ехать со мной в театр.
— Что-то шампанское сегодня горчит, — сказал Алексей Александрович.
— Боже, не пей! Я совсем забыл. Эй, позовите ко мне корнета Борхвардта, да скорее!
Тотчас был приведен бледный от волнения корнет Борхвардт, которому было велено испить из той бутылки, что стояла открытая на столе в салоне. Спустя несколько секунд корнет схватился за рот и выбежал в фойе.
— Да он же травит! — Алексей Александрович с опаской посмотрел на свой бокал. — Натурально травит! Так получается, что оно отравлено?
— А я тебе о чем говорю?! У меня этот Борхвардт всю пищу и напитки с Рождества пробует, и уже третий день его рвет почти от всего, что ему дают. Я третий день уже езжу к Вердеру обедать, а ты представляешь, чем там кормят. Уже начинают поговаривать, что я против альянса за союз с Германией. Хоть сайки в лавке покупай!
— Не понимаю, что тут у вас творится! Куда смотрит охрана!
— Куда смотрит?! Да в мою карету бросали бомбами прямо под окнами этого конвойного глухаря, а он даже не проснулся! Мы можем охранить себя только сами. Я вот что тебе скажу: заказывай синие кушаки, отбирай офицеров себе из Морского гвардейского экипажа, да с завода Берда панельную охрану.
— Я лучше водолазов отберу, — сказал Алексей.
— Ты водолазов направь дно под Иорданью проверить, а то, говорят, изобрели какую-то механическую рыбу, которая может лед мгновенно пропилить или бомбу подводную подложить. Заговорщики на все готовы, я знаю, что руководит ими тот самый Степан Батышков, который при батюшке в Зимнем дворце взрыв устроил.
— Лучше бы я в Берлине остался, — угнетенно сказал Алексей Александрович.
— Разве можно чувствовать себя в безопасности, когда от охраны толку, что от этих зайчиков барабанщиков и пряничных солдатиков.
И великий князь безвольно махнул жирной рукой в сторону сцены, где серые мыши пожирали войско Щелкунчика. Появился Мышиный король, приветствуемый своими подданными, а Щелкунчик призвал к оружию свою старую гвардию из оловянных солдатиков. Алексей Александрович больше не мог смотреть представление. Подавленно и молча посидев с минутку, он встал и сказал брату:
— Послушай, а ведь и в ложу могут сверху бомбу бросить. Пойдем лучше в салон. Матильда все равно только во втором акте танцевать будет.
И оба великих князя удалились из ложи. Фаберовский отложил бинокль и обернулся к барышне.
— Шли бы вы, Варенька, обратно к себе на галерку, — сказал он, наклоняясь над кассой. — Добром сегодня не кончится. Мне будет неприятно, если, вдобавок к вашим сегодняшним неприятностям, вас еще и пристрелят. На том свете мне и одному нескучно будет.
— А я останусь с вами. Мне прекрасно виден отсюда балет. И мышей, и солдатиков. А вы знаете, что на них не хватило учеников балетной школы и на каждый спектакль доставляют воспитанников Финляндского полка? Соломон говорит, что директор императорских театров сам костюмы для них рисовал.
— Пакостник ваш Соломон, — сказал Фаберовский. — Подавайте мне тогда по очереди буквы из этой кассы: «БУДЬТЕ ГОТОВЫ ОНИ ВСЕ ЗДЕСЬ»
— Кто они?
— Убийцы. Давайте быстрее.
Внизу опять зажглись потайные фонари, и началась беготня.
— Ну что ж, теперь остается только ждать, — сказал Фаберовский. — Когда там антракт?
— Видите, зала превращается в еловый лес зимой. Сейчас будет вальс снежных хлопьев, и первое действие закончится.
Условный стук на мотив «Боже, царя храни» известил о прибытии чинов охраны. Вынув сковородник, Фаберовский впустил двух охранников в штатском.
— Полковник Ширинкин просил срочно сообщить, на каких местах сидят злоумышленники и сколько их.
— По крайней мере, двое. Один находится в великокняжеской ложе, а второй, капитан Сеньчуков, до начала спектакля сидел в партере, но сейчас покинул свое место.
Охранник включил аппарат и, лихо набирая слова, протелеграфировал что-то в зал.
— Полковник велел вам до антракта оставаться здесь, а потом — на доклад к Черевину. Мы посадим своих людей в соседнюю ложу и на галерку, и дополнительно выставим жандармов в коридоре. А дверь не закрывайте, лучше приоткройте ее гостеприимно.
— Дзенькую, — зло сказал поляк. — Может, мне еще мишень на спине нарисовать?
— Это необязательно, — сказал охранник и вместе с коллегой покинул ложу.
— Ну вот, — облегченно вздохнул Фаберовский. — До антракта мы почти в безопасности.
На сцену, громко топоча, выбежали пять дюжин молоденьких танцовщиц, одетых в белые туники, усеянные комьями пуха. Сверху они казались толстыми и коротконогими, были хорошо видны картонные обручи с торчащими во все стороны лучами, также обклеенные пухом. В руках у каждой был ледяной жезл с пучком распушенных перьев, долженствующих издалека изображать снежный вихрь.
Заиграл вальс, и откуда-то сверху, из-за драпировки, комьями посыпался на сцену пух. Несколько пушинок сквозняком занесло к Фаберовскому в ложу, а одна даже прилипла ему на потный нос. Юные танцовщицы хаотически кружились по сцене, то образуя какие-то фигуры, выглядевшие сверху как кучки, звездочки и тут же рассыпавшиеся хороводики, то вдруг выстраивались в несколько линий, которые сходились и пересекались между собой. Затем снежинки внезапно сошлись все вместе, составив рождественский крест. Из-за кулис донесся ломающийся детский бас воспитанника-финляндца: «Ох, ядрить твою, сапоги порвал! Миша, дай бечевочки!»
