— Занят, — сквозь зубы сказал лихач, даже не оборачиваясь.
— Мы тебе освобождение на сегодня выписываем, — сказал поляк, тоже залезая в санки.
Ухабов недоуменно оглянулся.
— Может, господа желают, чтобы я городового кликнул?
— Желают, — нагло сказал Артемий Иванович.
— Иван Силыч, извольте подойти сюда. — Лихач повелительно поманил пальцем заиндевевшего городового. — Надо бы господ ссадить да до участка с ними прогуляться.
— Что вы безобразите, господа? — начал городовой, грозно шевеля обледеневшими усами. — Извольте покинуть экипаж и следовать за мной.
— Да ты хоть знаешь, с кем ты в таком тоне смеешь разговаривать, чучело гороховое?! — повысил голос Артемий Иванович, поправляя зажатую подмышкой жестянку. — На вот, читай, если грамотен.
Открытый лист произвел на городового устрашающее впечатление. Он побагровел и развел руками:
— Терентий Павлович, ничем не могу-с…
— Вот что, Иван Силыч, — сказал Артемий Иванович, выбираясь из санок. — Садись на мое место и доставь-ка господина лихача на Гороховую. А мы следом на одном из этих подъедем.
Городовой покорно полез в сани к Ухабову.
— Господа, не погубите, — вдруг неожиданно плаксивым голосом сказал лихач. — Ежели чего надо, за мной дело не станет.
— Городовой, выметайся, — велел Артемий Иванович. — Иди дальше тумбу изображать.
Городовой сделал под козырек и испарился. Артемий Иванович закурил и вернулся на сидение рядом с поляком.
— Что вы хотите от меня, господа? — спросил лихач.
— А хотим мы от тебя, Терентий Ухабов, — сказал Артемий Иванович, стряхивая пепел в пепельницу, висевшую сзади у лихача на поясе, — закладку твою на сутки, со всею сбруею и твоим лихаческим прибором.
— Куда ехать прикажете? — тяжко вздохнул Ухабов.
— Никуда-с. Мы без тебя обойдемся.
— Как это?! — Ухабов испуганно обернулся. — Вы же не сдюжите!
— И не с такими управлялись! — сказал Артемий Иванович. — Мы с Нижебрюховым-купцом уж столько рысаков загнали — тебе и не снилось!
— Помилуйте, барин! Мне ж без рысака никуда!
— Покатаемся и отдадим, господин лихач. — Поляк похлопал лихача рукоятью трости по плечу.
— Только не окормите и не опоите его, ради Христа! И ежели на галоп собьется — не насилуйте, все равно не сдюжите. Вам-то не все ли едино? Не на бегах.
Ваше превосходительство!
Это письмо попадет к Вам только в случае моей смерти, поэтому прошу Вас не оставить своим отеческим попечением мою вдову, Пенелопу Фаберовскую, урожденную Смит, и детей, прижитых нами в законном браке, а также тещу мою Эстер Смит, которые являются британскими подданными и пребывают в настоящий момент в Якутске, не имея средств выехать оттуда. Покорнейше прошу также Ваше превосходительство не отказать в зависящем распоряжении об отправлении за казенный счет упомянутых выше особ на родину.
Степан Фаберовский
* * *
В середине дня Фаберовский отправился на квартиру к Черевину и получил у Карпа подробное письмо от генерала с сообщением о том, что жандарм, который дежурит вечером на Миллионной у Зимнего, предупрежден, чтобы Артемия Ивановича он от дворца не гонял, а других извозчиков на Миллионную не пускал. Далее следовали подробнейшие и бесполезные указания, что делать, если на них нападут за городом на улице, и что делать, если поведут в дом. Все они начинались словами «Боже упаси» либо «Ни при каких обстоятельствах», и заканчивались утверждением: «Я направлю туда казаков».
С Артемием Ивановичем, пожелавшим «набраться опыту» в качестве лихача, они договорились встретиться у кухмистера, чтобы перекусить напоследок, поэтому поляк от Черевина направился прямиком на Шпалерную. Лукич сообщил, что Артемия Ивановича до сих пор нет, и продемонстрировал у себя в швейцарской «Дневник происшествий», который он продолжал скрупулезно вести. В дневнике было записано, что утром в дом Балашовой явился отец Серафим Свиноредский с двумя подручными и пробыл там десять минут, изгоняя переселившегося туда от сапожника нечистого духа.
— И вот ведь зараза этот дух: только батюшка ушел, как у нас во дворе опять вой начался, — сказал Лукич. — Эта политика понятная: отец Серафим будет теперь этого беса с одной стороны улицы на другую гонять, и со всех поочередно деньги собирать. Только я на него больше денег сдавать не буду. Кто как хочет, а я завтра к Иордани пойду, да два ведра святой воды принесу. Ни один бес не устоит!
— И что, отец Серафим с дьяконом приходил?
— Нет, два каких-то с ним страшненьких приходили, длинноруких, в малиновых кушаках. Может, теперь у них в церкви порядок такой: не с дьяконом, а с какими-нибудь двумя особыми служками ходить?
— Сомневаюсь я. Черная кухарка ваша где, которая в том доме живет?
— Где же ей быть? На кухне, в кухмистерской.
— Позови-ка ее сюда.
Лукич сходил за кухаркой, и та рассказала, стеснительно обтирая грязные лапы о фартук, что она видела утром, как отца Серафима провожал из своей квартиры капитан Варакута, а потом остановил ее в дверях и попросил услужить ему на Сретение: сварить у него на квартире котел картошки, а поутру прибрать за гостями.
— Интересно, когда это он собрался в Сретение на ночь у себя собирать? — задумчиво пробормотал Фаберовский, когда кухарка ушла. — А, Лукич?
— Похоже, на постой немало народу встанет. Взвод наверное. Я ее котел знаю, она в нем скатерти вываривает.
— Швейцар! — затопал кто-то у камина в парадном и захлопал рукавицами по бокам, отряхивая снег. — Лукич, мать твою! Я тут во дворе лошадь с санками поставил, пригляди, чтобы не умыкнули.
— Ваш подчиненный прибыл, — сказал Лукич, и они с поляком вышли из швейцарской. — Прикажете лошади овса задать, Артемий Иванович?
— Ни-ни, ее ни поить, ни кормить нельзя. А то галопом будет ходить. Благородных кровей животное.
— Где был, пан Артемий? — спросил Фаберовский.
— Нравственности и благочестия семейные восстанавливал, — ответил Артемий Иванович, в картинной позе облокачиваясь о каминную полку.
— Это как это? — спросил Фаберовский.
— Оно сперва само вышло, — сказал Артемий Иванович, направляясь вверх по лестнице в квартиру кухмистера. — Встал я на Фонтанке, садится ко мне генерал один в немалых чинах. Весь напомаженный, надушенный, усы торчат — ясное дело, к своей фее намылился. «В «Славянскую гостиницу», голубчик, — говорит. — Да пошевеливай.» Тут меня как черт дернул: «А на Гороховую, 2, не желаете, ваше превосходительство?» «Да ты белены объелся», — кричит. «Белены — не белены, а указ имеется всех неверных мужей в Отделение по охранению общественной безопасности и нравственности доставлять». И бумагу ему под нос. Тут у него все опустилось, усы поникли, и к фее больше не хочет. Ну, на десяти рублях сговорились, я его к дому подвез, и он быстробыстро к семейному очагу поспешил. Не успел я отъехать, вдруг из того же подъезда другой выскакивает. В чинах не столь существенных, но молод и на рожу смазлив. Шапка с портфелем под мышкой, шинель наискось застегнута. «Скорей, — кричит, — скорей!» Этот десятью рублями не отделался. И пошла машина! Две сотенных насшибал!
