— С елками — на империал! — осипшим голосом кричал кондуктор. — С елками — на империал! Вот вам же говорю! Тьфу ты, зараза! Развелось стриженых, от мужеского полу не отличишь! Вам-то как раз наверх нельзя! Откуда мне знать, куда вам елку девать!
Тут же какой-то остряк посоветовал барышне, куда ей деть елку. Стриженая за словом в карман не полезла. Завязалась перепалка, едва не закончившаяся потасовкой. На помощь барышне явился Артемий Иванович, отвесив едва державшемуся на ногах шутнику увесистую затрещину, и предложив барышне свои услуги по провозу елки на империале. Они с поляком галантно подсадили курсистку на ступеньку вагона и даже протолкнули внутрь, немилосердно пихая ее в зад. Им удалось вдавить еще двух мужчин, прежде чем кондуктор зазвонил в колокольчик, и конка тронулась с места.
— Не люблю стриженых, — сказал Артемий Иванович, проводив взглядом расплющенное о стекло ошарашенное лицо барышни, и воткнул елку в снег рядом с сидевшим в сугробе шутником. — Эй, извозчик!
Дурново не ждал сегодня никаких гостей, поэтому камердинер сперва даже отказывался докладывать о приезде Фаберовского и Артемия Ивановича. Им пришлось дать камердинеру 30 копеек, и только тогда они были призваны к его превосходительству.
— Что это вы мне даете? — недовольно спросил Дурново, когда поляк вручил ему запечатанное письмо. — Что там внутри?
— Не могем знать! — гаркнул Артемий Иванович. — Не велено же было смотреть.
— Это правильно, — сказал Дурново и разрезал ножом конверт.
Такой крик Артемий Иванович последний раз слышал в зоосаде Гебгардтов, когда льву ставили клистир.
— Степан, проси у него еще денег! — шепнул он поляку. — Точно даст!
Дурново выскочил из-за стола и в волнении забегал по кабинету.
— Как вам это удалось? — наконец сказал он. — У меня другие агенты три недели в деле, и никаких результатов. Одна агентша так просто исчезла бесследно… Где вы взяли это письмо?
— У всех есть свои профессиональные… — начал было Артемий Иванович.
— Молчать! — заорал Дурново и забегал опять.
Фаберовский в нескольких словах рассказал директору Департамента о гвардейском капитане, умолчав о том, что капитан был тем самым адъютантом, который приходил к директору с приглашением от великого князя, и мимоходом упомянул о дамочке, с которой познакомился в Пассаже, и о странном доме на Дмитровском, где та жила.
— Вы должны сосредоточить свое наблюдение за капитаном и за бразильцем, потому что в письме прямо указывается, что бразилец подозревает, что его письма перехватывают, и будет вести всю корреспонденцию через этого капитана. Вот что: за домом на Дмитровском я распоряжусь установить наружное наблюдение. А к дамочке приставлю на всякий случай отдельного агента. Хотя она нам совершенно не интересна. Да-с, господин Фаберовский, она нас положительно не интересует…
— А нас интересует, — насупившись, сказал Артемий Иванович. — Потому как мы подозреваем за нею нигилистический заговор и злоумышления на жизнь Государя.
Дурново засучил ручками и даже подпрыгнул, чтобы взглянуть в глаза не в меру ретивому агенту.
— Нет никакого заговора!
— Нету, — согласился Артемий Иванович. — И денег тоже у нас нету.
— Для слежки за капитаном надо еще рублей двести накинуть, — присоединился Фаберовский.
— Заговора нет, — потдвердил Дурново. — Но дело того стоит. Я добавлю вам еще двести рублей.
— Нам придется посещать места, где может бывать капитан. Меня не пустят ни в один приличный ресторан в том, что сейчас на мне надето. И на конках они не ездят.
— Хорошо, купите себе приличное платье и внесите его в расходную ведомость. Пожалуй, я дам вам на время еще кое-что…
Директор Департамента подвигал тяжелой челюстью и дернул сонетку звонка.
— Вот что, Парамон, — сказал Дурново явившемуся камердинеру. — Принеси-ка сюда мою старую шубу, которую я нашивал, еще когда судебным отделением заправлял.
— Так, ваше превосходительство… — Камердинер с ненавистью посмотрел на двух свалившихся на его голову мазуриков, — ее о прошлом годе моль всю поела-с…
— Целиком?
— Да-с…
— А я-то думал, чего это присяжный поверенный Промежевич шубу какую-то знакомую носит… Продал, значит? Ну-ну. А ту шубу, которую я вице-директором носил?
— Так ведь эта, ваше превосходительство… — камердинер взмок. — Тут такое дело…
— Ох, Парамон, плачут по тебе песцы с соболями в своих краях… Куда проходное свидетельство писать?
— Помилуйте, ваше превосходительство! Мы просто подумали-с, что шуба-то маловата этому господину будет.
Парамон перевел дух.
— Он еще у нас рупь стребовал, чтобы к вам допустить, — съябедничал Артемий Иванович.
— Отдай им два. Что?! Перечить?! Ворюга! Этих ко мне в любое время впускать без всяких разговоров! А шуба-то моя ему и вправду маловата будет, — сказал Дурново, встав перед Фаберовским и задрав голову. — Что же делать?
— Так давайте я к графу Келлеру поднимусь, — сказал елейным голосом Парамон и промокнул платком напомаженную плешь. — Я его камердинера хорошо знаю. Граф пять лет назад, когда скандал с князем Мещерским у него вышел, в отставку собирался подавать и шубу себе сшил. Однако не пригодилась.
— И шапку там какую-нибудь поплоше прихвати. А потом сходи в ломбард, куда ты шубы мои закладываешь, да выкупи там орденок… м-м-м… Владимира 3 степени, пожалуй. Не знаю, на какие! Оставь чего-нибудь в залог. Вернешь орден закладчику, как дело закончится.
* * *
— Виноват-с, не признал в вас с первого раза важного чина, — заюлил Савва Ерофеич, старший дворник в доме Вебера, увидев Фаберовского в шубе и с орденом на шее.
— Думал, вы простой агент. А у нас в доме под Рождество чертовщина какая-то стала твориться. Вот как Федор Кондратьевич преставился — так и началась.
Он увлек приехавших от Дурново поляка и Артемия Ивановича к себе в дворницкую. Спавший на одном из топчанов парень в дворницком фартуке был разбужен и выставлен на улицу.
— Сначала нищенка умом тронулась, — доверительно сообщил гостям Савва Ерофеич, — а вчера швейцар наш рехнулся! А уж какой рассудительный человек был! Я ему только стремянку принес, поставил да к себе в дворницкую пошел, как вдруг вбегает он ко мне, нос разбит, руками машет и кричит, что из-под него черт лестницу выбил! Пять минут он за провод под потолком хватался, пока руки не ослабли. Упал, а черт тут как тут: стоит рядом в темноте и хохочет дьявольски. И ведь трезвых привычек был Густав Карлович. Так вот же — свезли на Пряжку. Теперича без швейцара пока. Баба моя уж и лампадку запалила.
Дворник кивнул на тусклый огонек лампадки в углу, смутно освещавший иконы да горшок с сочивом и кувшин со взваром, стоявший на клоке сена под ними. — И лампы управляющий больше не дает. Думаю: не позвать ли попа конуру мою окурить да святой водою окропить. Надо бы до водосвятия потерпеть, чтобы свеженькой, прям из иордани. Недолго уж осталось — так оно вернее будет. А нищенка говорит, что это бразилец порчу навел.
