Оуэн вернулся в девять утра с вытянувшимся лицом. Услышав новости, он сильно повеселел.
— А вы газеты читали, сэр?
— Нет еще.
Оуэн протянул мне одну из своих.
— Вам стоит знать, — сказал он.
Я развернул газету. Элли была права насчет репортера. Заметка была короткая, резкая и недвусмысленная.
«Неудачный денек выдался у Стивена Скотта (35 лет), богатого владельца скаковых лошадей. Вчера ночью полиция подобрала его в канаве в Сохо, мертвецки пьяного. Утром Скотт, помятый и небритый, предстал перед судом на улице Мальборо. Он признал себя виновным в том, что напился до бессознательного состояния, и был оштрафован. Не спешите сочувствовать! Завсегдатаям скачек уже известно, что недавно этот самый Скотт бросил на произвол судьбы Джоди Лидса (28 лет), тренировавшего всех его победителей».
Я просмотрел обе ежедневные газеты, которые я выписывал, и «Спортивную жизнь». Обо мне рассказывалось во всех газетах, всюду примерно в том же духе, разве что менее развязным тоном. Чувство глубокого морального удовлетворения по поводу того, что любителя бить лежачих самого ткнули мордой в грязь.
Разумно будет предположить, что информация попала во все газеты и что большинство из них ее напечатали. Я ожидал чего-то подобного, но от этого было не легче. Ни капельки.
— Какое свинство! — воскликнул Оуэн, читая заметку в «Спортивной жизни».
Я посмотрел на него с удивлением. Его обычная невозмутимость сменилась бессильной яростью. Неужели и у меня физиономия такая же перекошенная?
— Я рад, что вам это не безразлично.
— Но это же ни в какие ворота не лезет, сэр! — его лицо вновь сделалось спокойным, но видно было, что это стоило Оуэну немалых усилий. — Могу я что-нибудь сделать, сэр?
— Как насчет съездить за машиной? Он немного просветлел.
— Сию минуту!
Радость Оуэна длилась недолго. Через полчаса он вернулся весь белый и такой разгневанный, каким я его еще ни разу не видел.
— Сэр!!!
— В чем дело?
— Машина, сэр... Машина!
Все стало ясно. Подробности Оуэн излагал, запинаясь от ярости. Левое переднее крыло разбито всмятку. Фары — вдребезги. Диск с колеса отвалился. Капот помят. Весь левый бок исцарапан, краска содрана до металла. Левая дверца держится на честном слове. Окна разбиты, ручка двери оторвана.
— Словно на ней в кирпичную стенку врезались, сэр, или что-нибудь в этом духе!
Я хладнокровно подумал о левом боке фургона Джоди, получившем точно такие же повреждения. Мою машину разбили из мести.
— Ключей в ней не было? — спросил я. Оуэн покачал головой.
— Она была не заперта. Да ее и не было смысла запирать, все равно один замок сломан. Я поискал ваш бумажник, как вы говорили, но его там не было. Там вообще не было ничего из ваших вещей, сэр.
— Ездить-то на ней можно? Оуэн немного поостыл.
— Да, мотор в порядке. Должно быть, до Лестер-сквер она доехала своим ходом. Машина здорово разбита, но ездить должна нормально — иначе как бы они ее туда отвезли?
— Ну, уже кое-что.
— Я ее оставил на полицейской стоянке, сэр. Все равно придется отдавать ее в ремонт — пусть рабочие ее оттуда и заберут.
— Да, конечно, — согласился я. Видимо, Оуэн просто не мог ехать через весь Лондон на разбитой машине — он не без основания гордился своим искусством водителя.
Оуэн в расстроенных чувствах спустился в мастерскую, а я остался наверху, не менее расстроенный. Этим новым ударом по самолюбию я был обязан исключительно тому, что залез ночью в конюшню Джоди. Я задумался, стоило ли оно того. Не слишком ли высокая цена за то, чтобы провести полминуты в обществе Энерджайза? Но, по крайней мере, теперь я точно знаю, что Джоди его подменил. Это факт, а не пустые домыслы.
Все утро я провисел на телефоне, борясь с воцарившимся хаосом. Договорился с автомеханиками насчет ремонта, взял напрокат другую машину. Сообщил своему банковскому менеджеру и десятку других заинтересованных лиц, что потерял свою чековую книжку и кредитные карточки. Заверил множество своих обеспокоенных родственников, читавших газеты, что я не в тюрьме и не в белой горячке. Выслушал проповедь дамы с пронзительным голосом, неизвестно откуда добывшей мой телефон, о том, как это мерзко, когда богачи напиваются и валяются в канавах. Я спросил, прилично ли валяться в канавах беднякам, и если да, то почему у них должно быть больше прав, чем у меня. «Давайте уж по-честному, — сказал я. — Да здравствует равенство!» Дама обозвала меня нехорошим словом и бросила трубку. Это было единственное светлое пятно за весь день.
Под конец я позвонил Руперту Рэмзи.
— То есть как? Что значит — вы не хотите выставлять Энерджайза на скачки?
Он был не менее удивлен, чем Джоди в Сэндауне.
— Я подумал, — робко сказал я, — что, быть может, надо дать ему побольше времени. Вы ведь сами говорили, что ему нужно восстановить силы. А до рождественских скачек осталась всего неделя. Мне не хочется, чтобы он скакал хуже, чем может.
Удивление Руперта явно сменилось облегчением.
— Ну, если вы так настроены, тогда ладно, — сказал он. — Я посмотрел его в работе, и, честно говоря, я им несколько разочарован. Вчера я немного погонял его вместе со стиплером, который Энерджайзу, по идее, в подметки не годится. А Энерджайз даже не мог за ним угнаться. Я несколько озабочен. Не хочется вас огорчать, но вот такие дела.
— Все нормально, — сказал я. — Держите его у себя и делайте все, что в ваших силах, и у меня к вам никаких претензий не будет. Только ни в коем случае не выставляйте его на скачки. Я ничего не имею против того, чтобы подождать. Я просто не хочу, чтобы он участвовал в скачках.
— Вас понял! — судя по голосу, Руперт улыбался. — А как насчет двух других?
— Это на ваше усмотрение. На Феррибота я уже рукой махнул, но мне хотелось бы выставить Дайэла, когда вы решите, что он будет в форме.
— Он уже сейчас в форме. Я его записал на скачки в Ньюбери через две недели. Думаю, он покажет очень хорошие результаты.
— Вот и отлично, — сказал я.
— Вы приедете на скачки? — многозначительно спросил Руперт. Он тоже читал газеты.
— Если наберусь храбрости, — небрежно ответил я. — Ближе к делу видно будет.
* * *
В конце концов я все же поехал.
У большинства людей память короткая, и на меня косились не больше, чем я ожидал. Возможно, дело было еще и в прошедшем Рождестве, которое оставило в людях следы благожелательности и снисходительности даже к тому, кто так дурно обошелся с бедным Джоди Лидсом и вдобавок был оштрафован за пьянство. Люди больше посмеивались, чем осуждали меня, — за исключением, разумеется, Квинтуса Лидса, который нарочно разыскал меня, чтобы выразить мне свое неодобрение. Он сообщил, что теперь меня уже точно не изберут членом Жокейского Клуба. «Только через мой труп!» Похоже, папа с сыном оба любили это выражение.
