– Страшная эпоха выпала нам… Эпоха зверя. Я атеист, но последнее время сомневающийся атеист, например, в антихриста верю. Его… – указал пальцем на потолок Пахомов, не упоминая имени всуе, – его боготворили, а умер он, как умирает всякий заурядный человек. Но ведь не ушел бесследно! Он размножился, оставил вместо себя тысячи маленьких антихристиков. Сдерживает эти сакральные силы только одно: животный страх перед своим же племенем антихристиков. Но они же тоже размножатся. Я, признаться, рад, что у меня нет детей, Николай. Что я им оставил бы? Пожизненное рабство?
– Думаете, так будет вечно?
– Кто сказал: «Социализм, развивающийся от утопии к деспотии, а не к науке, превратит двадцатый век в новое Средневековье»? Не знаете, сударь? А это сказал Карл Маркс, – протянул Пахомов имя интонацией, какой пугают детей, при этом взгляд направил исподлобья.
– Разве он не прав?
– Прав, прав, сволочь. Теоретик разрушения Маркс прекрасно знал, куда ведет утопическая идея о всеобщем равенстве и братстве. Знал и призывал к абсурду! И вот: подтвердился первый закон материалистической диалектики – переход от количественных изменений в качественные – путем неестественного отбора. Лучшую часть отстрелили, кто остался? Ха-ха! Вот оно: качество абсурда. А это… как его… «отрицание отрицания»! – Профессор, ерничая, получал удовольствие. – Это вульгарное понимание всей природы, законов бытия! Да-с! Росток, видите ли, отрицает зерно! Сын уже отрицал родителя, что вышло? Беспощадная междоусобица! Апокалипсис. Не отрицает, а возрождается в лучшем качестве! Вот смысл! Но когда зерно гнилое, оно дает худшее продолжение. – Внезапно он впал в пессимистичный тон: – Ничего не изменится, Николай, племя антихристиков слишком велико. Возможно, будет чуть лучше или чуть хуже, но разве это что-нибудь меняет? Разрушен главный принцип – человеколюбие, отсюда ценность личности исчезла. Мы превратились в тупую массу, которую еще не раз бросят в котел с кипятком антихристики.
– Многие счастливы и так…
– Не вини людей, они обмануты и запуганы. Запуганы до такой степени, что не осознают трагедии ни в себе, ни в обществе. Если появится малейшая возможность, беги отсюда, у тебя ведь ТАМ дядя.
– Я не знаю, где он, жив ли…
– А где б ни был, найдешь. Хуже, чем здесь, не будет. Ты молод, талантлив, не пропадешь.
И говорили, говорили до глубокой ночи, пока Николай не опомнился:
– Пойду я, уже поздно, Вера волнуется.
– Провожу тебя. Эх, скинуть бы мне годков двадцать, я б рискнул бежать из антихристова царства…
Николай попрощался с ним, заверил, что скоро обязательно придет. Пахомов открыл дверь, Николай вышел, повернулся, чтобы попрощаться еще раз…
Сильный удар по голове, и мгновенная темнота заполнила сознание.
Когда Николай очнулся, он лежал ничком на паркетном полу, пахнущем мастикой. Голова раскалывалась, рука что-то сжимала. Он ничего не понимал, с трудом сел, тронул голову, кажется, целая… только на затылке что-то мокрое… Осмотрелся. Находился он в квартире Пахомова посреди гостиной. И вдруг сердце екнуло – профессор лежал неподалеку. Николай поднялся, увидел нож, который держал в руке, недоуменно уставился на него. Потом снова перевел глаза на Пахомова, тот был в крови…
Дрова догорели, в камине тлели угли, а за окном только-только занимался рассвет. Казалось, Линдер заснул, плотно закрыв веки, но это была всего лишь передышка, вызванная незабытыми переживаниями. Вячеслав поставил себя на место Линдера и понял, каково ему было тогда, понял эту паузу.
– Утро наступает, – сказал Линдер, открыв глаза. – Я заговорил вас, простите. Идите отдыхать, господин Алейников, сегодня нам лететь в Нью-Йорк, а я еще посижу немного.
Вячеслав у выхода оглянулся, Линдер снова будто спал. И ни слова о деле.
5
Тереза носилась по кабинету врача, запахивая и распахивая длинную каракулевую шубу. Каблуки Терезы отстукивали шаги, выдавая ее нетерпение, нервозность и адское напряжение. Серафим сидел неподвижно на стуле у стены, посматривая на нее с опаской. Когда в очередной раз она запахнула шубу и полой задела его, он почти беззвучно промямлил:
– Осторожней, меня сметешь.
Она услышала, рявкнула в ответ:
– Помолчал бы!
Едва открылась дверь, Тереза кинулась к врачу:
– Здравствуйте. Что скажете? Как Мила?
– Не волнуйтесь, все идет нормально.
– Нормально?!! – задохнулась Тереза. – Дорогуша, вы считаете, трое суток – нормально?!
С молодой женщиной, какой оказалась врач, можно не слишком-то церемониться. Она не заведующая, к тому же хорошенькое личико дополнительно вызывало недоверие Терезы, которая к врачам никогда не обращалась, имея завидное здоровье, посему о медработниках имела своеобразное представление. Разве может быть баба специалистом в области медицины – раз. Баба молодая, значит, опыта у нее мизер – два. Три – баба с хорошенькой мордахой не отвечает суровости и ответственности профессии, ей только мужикам глазки строить.
– Двое с половиной, – уточнила Арина Валерьевна, идя на свое место за столом.
Арина впервые увидела родственницу Милы Чибис, а слышала о ней о-го-го сколько, и отзывы были нелестными. Но раньше с этой женщиной общался главврач, он заболел, вместо себя назначил Арину, теперь придется ей принять удар на себя. Тем временем Тереза задала вопрос в форме… совета:
– А не пора ли делать кесарево?
– Мамочка хочет сама родить ребенка, – сказала Арина Валерьевна. – Мы должны считаться с ее желанием.
– Мамочка хочет! – взметнула руки Тереза, затем хлопнула ими по бедрам. – Да с каких пор врачи слушают пациентов?
– Мила вычитала, – подал голос Серафим, – что ребенок после кесарева сечения менее вынослив и к борьбе за выживание не приспособлен.
– У этого ребенка будет все, – закричала Тереза на сына, – ему незачем будет бороться за выживание!
– Успокойтесь, – сказала Арина Валерьевна на той ноте терпения, которое балансирует уже на грани. Потом следует грубое выдворение за пределы кабинета, а то и из больницы. – Патологий нет, ваша невестка вполне справится.
– Послушайте, – упала на стул Тереза, – трое суток – это уже опасность для ребенка. Вы молоды, вам сложно понять, как ждут внуков. Мне сорок девять лет…
– Неужели? Вот уж не подумала бы, вы прекрасно выглядите.
Арина искренне восхитилась Терезой и действительно не поверила, что женщина осенней поры способна так великолепно выглядеть. Дала бы лет тридцать пять, не больше. Невольно за спиной Терезы Арина увидела свою маму, мысленно сравнила их. Маме пятьдесят, так ведь и смотрится она на свои пятьдесят. Впрочем, обеспеченные люди имеют возможности исправить внешность, ошибки природы, с помощью денег могут сейчас отодвинуть и старость.
