Чтобы прокормить себя и двух подростков, Федя все время где-нибудь подрабатывал, но всякий раз попадал под сокращение кадров. Старые друзья по свалке, сумевшие, в отличие от Федора, приспособиться к новой жизни, старались ненавязчиво помочь ему, и помогали. Все они крепко встали на ноги. Белов руководил комбинатом. Витек работал при нем начальником службы безопасности. Доктор Ватсон со Степанычем, каждый в своей области, стали более чем успешны-ми предпринимателями. Но никто не мог дать Федору главного, а именно: помочь утолить духовный голод. Он впал в уныние.
Как-то раз, во время одной из ставших довольно редкими встреч, Федор особенно достал друзей своим нытьем.
— Хорош ныть, гуру хренов! — прикрикнул на него Белов и перешел, для большей убедительности, на более понятный Федору язык. — Я, конечно, не такой духовидец, как ты, но уверен: нытье есть великий грех. Займись делом. Начни сам творить добро, хоть немного, а меньше зла останется тогда в нашей жизни. Ночлежку бы организовал, что ли. В память о бомжовском прошлом.
Брошенная вскользь идея попала на благодатную почву. Денег в ту пору на комбинате было с гулькин нос, но вот отдать под ночлежку заброшенную комбинатовскую базу отдыха оказалось вполне реально. В итоге Федор сумел не только возглавить богоугодное дело, но и, как принято теперь говорить, «раскрутить идею». Редкая комиссия, посещающая краевой центр обходилась теперь без экскурсии в странноприимный дом. Ничуть не меньший интерес вызывало также подсобное хозяйство, где наиболее продвинутые из бомжей выращивали овощи для своего стола, разводили кроликов, кур и производили сувениры на продажу.
Организовав и возглавив странноприимный дом, Федор Лукин начал проявлять все новые качества, которых прежде в нем не наблюдалось. Во-первых он совсем перестал пить, стал более собранным и более ответственным. Но самое поразительное заключилось в том, что из него, несмотря на все закидоны, получался совсем даже неплохой лидер.
Разумеется, директору ночлежки было далеко до Степаныча: когда Федя только еще выпивал свой первый стакан портвейна и только приступал к изучению творчества Сумарокова и Державина, Арсений Степанович уже вовсю рулил заводским коллективом. Поэтому за Федором требовался пригляд, и Степаныч считал своим долгом просвещать и опекать друга в хозяйственных вопросах,
— Вот черт, едрен-батон! — выругался Арсений Степанович, налетев на подходах к нужной двери на штабель каких-то коробок. — Что это вы тут склад устроили? И где вообще лампочка? Почему темно?
— Не чертыхайся, — раздался совсем близко невозмутимый голос Федора. — Не в злачное место пришел, но в обитель благости. Лампочку, видно, сперли постояльцы, подозреваю даже, кто именно. А склад — никакой не склад, а пожертвование анонимного благодетеля.
— Пожертвованиям не место под ногами, на проходе, — не унимался Степаныч. — Когда ты только научишься порядку!
— Дак не успели внести еще. Тут с утра такая канитель… — Федор отодвинул ногой одну из коробок, помогая другу протиснуться в комнату, которая условно выполняла функцию директорского кабинета. — Ступай пока с Богом. Поговорим вечером-
Последняя фраза относилась уже не к Степанычу, а к тетке — вероятно, одной из «странниц». То ли заплаканная, то ли просто опухшая женщина, одетая в небесно-голубое дутое пальто, явно с гуманитарного плеча, бочком протискивалась на выход.
— Любовный треугольник тут, понимаешь, у нас, — пояснил свою занятость Федя, как только за посетительницей закрылась дверь. — Одного любит, но не уважает. Другого уважает, но влечения не испытывает. Вот, пришла с утра пораньше советоваться, как быть…
— Н-да. Всюду жизнь, — философски подытожил Степаныч и перешел к цели своего визита. — Помнишь, мы говорили с тобой насчет пекарни? Тут у меня один интересный вариант проклюнулся. Тебе, наверное, подойдет. Только надо подсчитать, за сколько месяцев пекарня окупится.
— Боюсь, нам сейчас не до пекарен. Ты же знаешь о моей войне с налоговой… Вроде бы и штраф сам по себе невелик, но они там такого насчитали! Умножили на один хитрый коэффициент, потом на другой. Потом всю сумму удесятирили и выставили к списанию. Я в их налоговых премудростях не разбираюсь… Так что придется какое-то время ужиматься.
— И напрасно не разбираешься! Законы читать надо или, хотя бы, на крайний случай, советоваться со знающими людьми.
— Помилуй, когда мне все успевать. И столярный цех, и сувенирная мастерская. Клошары из Франции факс прислали: едет делегация по обмену опытом. И эти простыни, не в том месте проштампованные, будь они неладны… А главное, люди жаждут духовного наставления. Вот, слышишь? Опять кто-то идет по мою душу.
В коридоре за дверью вновь послышался звук падающего тела и приглушенная ругань.
— Федя, дружище, прежде чем наставлять людей духовно, давай-ка уберем с прохода эти ящики. И позови Шамиля, пусть лампочку вкрутит. Иначе твоя паства руки-ноги себе переломает.
Тот, кто минуту назад упал в коридоре, споткнувшись о ящики с гуманитарной помощью, на поверку и оказался завхозом Шамилем. Бородач стоял теперь в кабинете и с грустью смотрел на цоколь разбитой лампочки, которую он специально нес, чтобы ввернуть, но не донес.
Чеченец Шамиль, с которым Федор подружился во время блиц-операции в Чечне, нынче работал в ночлежке завхозом и занимал с семьей, небольшой флигель. Оказавшийся в ситуации «свой среди чужих, чужой среди своих», Шамиль не мог дольше оставаться на своей исторической родине и вынужден был податься в Сибирь вслед за новыми друзьями. Страшный грех лежал на его со-вести, поэтому он нуждался в душевном успокоении. Однако же, по ряду личных причин, ислама не оставил, что не мешало ему подвизаться в христианском богоугодном заведении. Ну, а Федор Лукин с его ангельским терпением подошел к непростой ситуации Шамиля гуманно й творчески. Равнодушный к догмам, ритуалам и иным внешним проявлениям культа, Федя умел найти именно те слова, которых так не хватало тоскующему по родине Шамилю…
— Сил моих нет смотреть на весь этот бардак, — решительно сказал Степаныч и вскочил со стула. — Шамиль, помоги-ка мне с того конца. Заносим добро в кабинет! Федор не мельтеши под ногами, возьми вон ту коробку, она поменьше…
Через несколько минут многочисленные коробки с пожертвованиями были втащены и уложены рядком.
— Надеюсь, хотя бы акт передачи благотворительного взноса ты успел составить? — едва отдышавшись, сказал Арсений Степанович. — Нет? Ну и дурак. Мало тебя налоговая уму-разуму учила. Ты хоть знаешь, что там внутри, в этих коробках?
— Я же объяснил уже. Утром они стояли на крыльце. Что внутри, посмотреть не успели. Кто принес, тоже неизвестно. С кем теперь акт приема-передачи составлять прикажешь? Принять-то, допустим, я принял. А вот передал кто?
— Козел ты, Федя. Тонко организованный и высоко моральный козел. Быстро давай сюда бухгалтера. Чтобы через пять минут все это барахло стояло на балансе. Кстати, давайте посмотрим, что там.
Картонные коробки, общим числом девять штук, выглядели новыми, но были не заклеены, а просто перевязаны поверху шпагатом. Одна из них была очень большой, другие помельче. Федя приступил с ножницами к первой из них:
