— Имени этого человека вы не знаете?
— Там было очень много гостей в тот вечер. Возможно, мне его называли, но я не помню. А Уиндлсхэм не пожелал сказать.
— Почему вы считаете, что они хотят убить вас?
— Сегодня вечером он заявил: если я не соглашусь пойти с ними, это будет иметь чрезвычайно серьезные последствия. Будь я обыкновенным человеком, я бы попросту скрылся. Может быть, сменил имя. Но я артист! Меня должны видеть, этим я зарабатываю себе на жизнь! Как я могу спрятаться? Половина Лондона знает мое имя!
— Но, если так, в этом ваше спасение, — сказал Вебстер Гарланд. — Кем бы этот человек ни был, вряд ли он осмелится вредить вам во всем сиянии вашей славы, когда все внимание публики сосредоточено на вас, не так ли?
— Только не он. Я никогда не видел человека с таким беспощадным лицом. Кроме того, он обзавелся могущественными друзьями — он богат, у него связи, я же всего-навсего жалкий фокусник. О, что же мне делать?
Борясь с обуревавшими его сомнениями, Джим встал и покинул комнату, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Он чувствовал, что ему все труднее справляться с раздражением, которое вызывал у него этот человек. Джим сам не мог понять, в чем тут дело, но он редко встречал людей, настолько ему неприятных.
Он сидел на заднем дворе и бросал камешки в незастекленное окно новой студии, которую строил Вебстер, пока не услышал, что к фасаду подъехал вызванный для Макиннона кеб. Поняв, что фокусник уехал, он вернулся в дом. Вебстер раскуривал трубку от лучинки из камина, а Фредерик сматывал магниевую ленту в карманный осветительный прибор.
Фредерик взглянул на Джима и сказал:
— Загадочная историйка, Джим. Почему ты ушел?
Джим плюхнулся в кресло.
— Этот тип стал действовать мне на нервы, — сказал он. — И я сам не понимаю почему, так что не спрашивай. Лучше бы я бросил его и не рисковал сломать себе шею, таская его по крышам. «О-о, я баю-усь высоты-ы! О, па-звольте мне астаться внизу-у!» И этот его идиотский снобизм: «Разумеется, са мной абращаются точно так, как и с другими гастями…» Большой, дрожащий от страха дурачок Том. Ведь вы не взяли его, Фред? Как клиента, я имею в виду?
— Он и не хотел этого, действительно не хотел. Он желал, чтобы мы только следовали за ним по пятам, а не расследовали дело, и я сказал ему, что за это мы не беремся. Но адрес его я записал и сказал, что будем начеку, если что. Не знаю, что мы можем сделать еще на этой стадии.
— Пошлите его к черту для начала, — буркнул Джим. — Скажите, пусть сам выкручивается, как хочет.
— Но почему? Если он говорит правду, это интересно, если лжет, еще интереснее. Насколько я понимаю, ты считаешь, что он лжет.
— Ясное дело, — сказал Джим. — Никогда не слышал такого нагромождения бессовестного вранья.
— Ты имеешь в виду психометрию? — спросил Вебстер, усаживаясь на софу. — А что скажешь об этом его маленьком представлении? Может, на тебя оно и не подействовало, а на меня так даже очень.
— Ну, вы-то легкая добыча, — сказал Джим. — Вы и на трюк с тремя картами попадетесь, как пить дать. Он же фокусник, так? Ему известно об этих хитроумных механических штучках больше, чем даже Фреду. Он знал этот аппарат и видел вон ту фотографию, которой ты так гордишься. Он сложил вместе два и два и обвел вас вокруг пальца, как двух простаков.
Вебстер поднял глаза на каминную доску, над которой Фредерик прикрепил одну из фотографий, сделанных ими в опиумном притоне, расхохотался и запустил в Джима подушкой, которую тот ловко поймал и подложил себе под голову.
— Ладно, — сказал Фредерик, — на этот раз твоя взяла. Но другая история, про лес и убийство на снегу, — что ты можешь из нее накрутить?
— Бедный ты недотепа! — сказал Джим. — Неужели ты все-таки поверил? Я в отчаянии, Фред. Я-то думал, в твоем кокосе все же есть немножко молока. Что ж, если ты не способен видеть очевидное, я обязан растолковать тебе. Он поймал на чем-то этого типа, ну, того гостя. Шантаж, понял? Естественно, тот парень хочет убрать его с дороги, и я его за это не осуждаю. А если тебе не по нраву это объяснение, послушай вот такое: он затеял игру в кошки-мышки с женой того типа, и его застукали.
— Вот это мне нравится больше всего в рассуждениях Джима, — сказал Фредерик Вебстеру, — он всегда глядит прямо в корень. Никаких завитушек, никаких тебе высоких мотивов…
Джим ехидно ухмыльнулся:
— Значит, ты и впрямь ему поверил! Ты становишься слабаком, приятель, это точно. Салли на такие сказки не клюнула бы. Оно и понятно: у нее-то есть голова на плечах.
Лицо Фредерика потемнело.
— Не хочу ничего слышать об этой напыщенной гусыне, — сказал он.
— Напыщенная гусыня! Вот так отмочил! Как ты ее называл в последний раз? Фанатичной, узколобой счетной машиной. А она тебя — бесполезным, безмозглым фантазером, а ты ее…
— Хватит, черт возьми! Мне больше нет до нее дела. Лучше расскажи мне о…
— Спорим, ты еще на этой неделе поплетешься к ней!
— Ладно. Ставлю полгинеи, что не пойду.
Они ударили по рукам.
— Так ты веришь ему, Фред?
— Мне нет нужды верить ему, чтобы удивляться увиденному. Я только что сказал, хотя Джим и не помнит этого: если он лжет, от этого вся история становится еще интереснее, вот и все. В данный момент меня занимает спиритизм. Когда возникают такого рода совпадения, я воспринимаю это как знак: что-то происходит.
— Бедный старина Фред, — сказал Джим. — Закат великолепного интеллекта.
— Ну, так что же насчет спиритизма? — спросил Вебстер. — Что-нибудь в этом все-таки есть?
— И немало, — ответил Фредерик, плеснув еще виски в свой стакан. — Есть мошенничество, есть легковерие, есть страх — не столько страх смерти, сколько страх того, что после нее ничего не будет… И среди всего этого, возможно, есть и что-то реальное.
— Да поди ты, — сказал Джим. — Все это вздор.
— Что ж, если хочешь в этом разобраться, завтра вечером будет собрание Лиги спиритов города Стритхема и его окрестностей…
— Куча болванов!
— … которое может заинтересовать твой широкий, весьма симпатичный и всегда открытый ум. Особенно, когда происходит что-то странное. Может, все-таки пойдешь и посмотришь своими глазами?
Глава четвертая
Нелли Бад
Фредерик был отнюдь не единственным, кто давно уже интересовался спиритизмом. Спиритизм стал одной из жгучих тем того времени. В скромных гостиных, модных художественных салонах и университетских лабораториях только и говорилось о легких постукиваниях и громких ударах, коими духи, которым больше нечего было делать, пытались наладить связь с живущими; ходили слухи даже о куда более странных проявлениях — каких-то потусторонних голосах, запредельных трубных звуках и о медиумах, способных выделять мистическую субстанцию, именуемую эктоплазмой…
