Кассандра поспешно прибегла к своему излюбленному оружию – слезам, но на лорда Уэймора они, очевидно, произвели не больше впечатления, чем на ее брата. Молодой человек пожал плечами и отвернулся.
– Спускаясь вниз, я думал тебе помочь, – печально сказал лорд Уэймор, обращаясь к Хокхерсту. – А вместо этого едва не убил.
– Ничего страшного.
На самом деле Деймон готов был благословлять друга за это происшествие, ведь оно вернуло Лили в его жизнь!
Хокхерст поднял взгляд на дорогу. Бродячие актеры снова тронулись в путь в сторону Лаухэмптона. Почтовая карета все еще стояла на вершине холма. Ее пассажир, коренастый джентльмен средних лет, вышел из экипажа и смотрел на происходящее.
Кассандра, перестав плакать, капризно сказала:
– Нам нужно немедленно вернуться в Хокхилл. С минуты на минуту должны приехать гости, и мы должны встретить их.
– Мне тоже пора идти, – тихо произнесла Лили.
Деймон не мог допустить, чтобы она вновь исчезла из его жизни, однако обстоятельства связывали его по рукам и ногам. Ему нужно было возвращаться в имение, но он не мог усадить Лили в свой тесный экипаж. Другого выбора не оставалось: он должен сейчас с ней расстаться, чтобы встретиться позже.
Хокхерст попросил Уэймора помочь Фебе и Кассандре сесть в экипаж. Его светлость повел женщин к двуколке, оставив Деймона и Лили одних.
Он с осуждением посмотрел на нее.
– Ты позволила бы мне сегодня проехать мимо тебя, не дав знать, что ты рядом.
– Да, – призналась Лили.
Тихим голосом, чтобы его не услышали стоявшие поодаль Уэймор и женщины, Деймон спросил:
– Почему тогда, в Бате, ты не сказала мне правду? Зачем сделала вид, что пытаешься выманить у меня деньги?
– Ты был так решительно настроен думать обо мне только плохое, что мне не захотелось лишать тебя этого удовольствия, – ледяным тоном ответила Лили.
– Я получил по заслугам, – с горечью согласился он.
Она слабо улыбнулась.
– Как Сесилия и Эдвард?
– Помирились и счастливы – благодаря тебе, и на прошлой неделе у них родился сын. Ты преподала обоим великолепный урок, и теперь их союз крепче, чем был. – Он прикоснулся к ее руке. – Лили, мне надо с тобой поговорить.
– Нам не о чем говорить.
Высвободив руку, Лили стала подниматься к дороге.
Деймон пошел следом за ней.
– Ты ошибаешься. Где будет ваше следующее представление?
– Знать бы, – вздохнула Лили. – Мировой судья в Вульвердейле, где мы собирались выступать сегодня вечером, запретил нам играть.
По закону бродячей труппе обязательно требовалось получить разрешение мирового судьи.
– Сейчас мы направляемся в Лаухэмптон, – продолжала Лили, – но, насколько я понимаю, там мировой судья еще более несговорчив.
Деймон знал, что она права. Судья Роусон, напыщенный коротышка, считал своей обязанностью оберегать горожан от любых легкомысленных и развратных веяний, к каковым он относил и театр.
– Но вы все равно намерены попытаться упросить его? – небрежно спросил Деймон.
Лили кивнула:
– Другого выбора у нас нет. Мы обязательно пойдем к мировому судье, даже если наши шансы ничтожны. До следующего города, расположенного за Лаухэмптоном, слишком далеко, и мы не успеем дойти туда до вечера.
Хокхерст представил себе, каково приходится бродячим актерам.
– А если вы сегодня не дадите представления, это будет означать, что у вас не будет денег на то, чтобы заплатить за хлеб и за кров над головой.
Лили промолчала, но ее залившиеся краской щеки были красноречивее любого ответа.
Гром и молния, неудивительно, что она так исхудала. Деймон даже представить себе не мог, что встретит Лили в таком плачевном состоянии. Ему не довелось видеть ее на сцене, но он все же полагал, что она по крайней мере сносная актриса. Теперь Хокхерст вынужден был признать, что ошибался. Ни одна сколько-нибудь стоящая актриса не опустится до убогой бродячей труппы, с трудом зарабатывающей на жизнь.
Да, это значительный шаг вниз даже в сравнении с провинциальным театром, особенно таким, как Королевский театр Бата, считающийся одним из лучших за пределами Лондона. Судя по всему, Лили из него выгнали и ей не удалось устроиться в более благополучную труппу. Теперь Хокхерст был рад, что не видел ее на сцене. Похоже, его ждало бы сильное разочарование.
Он подумал, сколько раз за последние недели Лили ложилась спать голодной. Несомненно, разрывая банковское поручительство на десять тысяч фунтов, она сознавала, какое жалкое существование ждет ее впереди. Ведь эти деньги позволили бы ей прожить в роскоши целый год. Деймон проникся еще большим уважением к гордой решительной женщине.
У него мелькнула было мысль предложить Лили деньги – не требуя ничего взамен, просто чтобы быть уверенным, что эту ночь она проведет сытой под теплым кровом, но он понял, что только оскорбит ее этим предложением, от которого она с негодованием откажется.
И все же по крайней мере одну вещь он может для нее сделать, причем так, что Лили об этом даже не догадается. Вдобавок это поможет задержать ее в Лаухэмптоне до тех пор, пока он не вырвется от своих гостей. Этот городок входил во владения Хокхерста, и окончательное слово принадлежало ему. Но даже если бы это было не так, судья Роусон так боялся и почитал графа, что ни за что не посмел бы ему отказать.
Преисполненный решимости осуществить свой замысел, Деймон расстался с Лили и поспешил к экипажу.
– Должно быть, это дядя миссис Калхейн, – заметила Феба, когда он занял место возницы.
Деймон удивленно взглянул вверх. Джентльмен, вышедший из почтовой кареты, учтиво предложил Лили руку, помогая взобраться на высокую обочину.
Как только экипаж выехал на дорогу, Деймон спросил у мачехи:
– Что тебе известно о миссис Калхейн?
– Она вдова. Мы познакомились с ней в Бате.
Лили представилась им вдовой? Деймон не мог поверить, что она солгала.
– А с чего ты решила, что тот джентльмен из кареты – ее дядя?
– Потому что именно с дядей она собиралась путешествовать в это лето.
Лили ни разу не обмолвилась о том, что у нее есть дядя; больше того, из ее слов следовало, что после смерти родителей она осталась одна.
У поворота Хокхерст еще раз оглянулся и с удовлетворением увидел, что Лили поспешно догоняет ушедших вперед актеров, а незнакомец садится в карету один.
– Что еще она тебе говорила о своих планах на лето?
– Сказать по правде, она ничего не говорила, – призналась Феба. – Мне все рассказал наш общий друг.
