Сперва мы замечаем изменения в окружающем нас мире. Из привычного, видимого снизу, с близкого расстояния, он становится необычным, полным далекой перспективы, видимым сверху. Интересно, что почувствуешь, если упасть с такой высоты и пролететь ее всю сверху донизу? Может, это будет и здорово, но проверить смелости не хватает, поскольку мы, в конце концов, согласны, что воздух — не наша стихия. И долго еще мы не меняем своей точки зрения на этот вопрос.
Затем наступает время, когда мы чувствуем себя дома неловко, когда снова начинаем замечать окружающий мир, когда полет становится самостоятельной частью жизни. С этого момента, когда мы начинаем понимать, что можем успешно справиться с многими задачами, неловкость уходит.
А затем мы начинаем смотреть на землю и небо как на символы. Гора теперь — не столько масса вздыбившейся земли, сколько препятствие, которое нужно преодолеть во имя достижения более высокой цели.
Мы обнаруживаем, что самолет — наш учитель. Спокойный, искусный учитель, обладающий даром убеждения, ведь он бесконечно терпелив. Самолет не интересуется побуждениями пилота, не понимает его превратно, не злится на него, не обижается, его не нужно утешать и успокаивать. Как и небо, самолет просто есть, он предлагает уроки. Если мы желаем усвоить эти уроки, то вот они, их множество, причем каждый из них можно развить вглубь, прочувствовать до мельчайших подробностей.
Впереди по курсу — Колумбус. Ручку управления чуть на себя, чтобы с уровня верхушек деревьев перебраться на гораздо большую высоту. Над городами запрещается летать на небольшой высоте, да это и не стоит делать, даже если бы такого запрета не было. В городах не так уж много мест, где можно сесть, если вдруг откажет двигатель, к тому же зачем отвлекать от своих мыслей тех, кому самолеты не интересны, ревом цилиндров, который необходим, чтобы вертеть пропеллер? Поэтому над Колумбусом мы поднимаемся на высоту две тысячи футов, и полет сразу становится менее интересным. Вблизи земли местность под тобой несется размытой пенистой лентой. На двух тысячах футов ленты никакой нет — там все четко и ясно видно, все едва-едва ползет. Вон шоссе, ведущее в город, вдоль него столпились легковые автомобили и грузовики. Вот нефтеочистительный завод, где столько усилий тратится лишь для того, чтобы пилот пролетающего мимо биплана мог по дыму, идущему из его труб, узнать точное направление ветра. Вот на лугу вблизи реки раскинулся Муниципальный Аэропорт города Колумбус, его взлетные полосы расположились веером в расчете на разные направления ветра. Причудливо изогнутой формы площадка для стоянки самолетов, масляные пятна, оставленные пассажирскими самолетами вблизи терминалов. Старому биплану без радиоаппаратуры в Муниципальном Аэропорту города Колумбус не место.
Вдруг в окошке бетонного гиганта на мгновение вспыхивает зеленый огонек. Вот, снова. Из диспетчерской к нам тянется мигающий зеленый палец. Он разрешает мне посадку! Как любезно с его стороны, как заботливо! Нас приглашают спуститься с двух тысяч футов, сделать привал, выпить чашечку кофе и поговорить о былых временах.
Большое тебе спасибо, друг, но мне и вправду нужно держать свой путь дальше. Неохота беспокоить те самолеты, что верят во всемогущество радио. В знак благодарности мы покачаем крыльями, и сделаем это искренне, ведь такие предложения получаешь нечасто. За зеленым огоньком в аэропорту города Колумбус живет интересный парень, когда-нибудь я буду снова здесь пролетать, остановлюсь и расспрошу о нем.
Пересекаем реку, под нами проплывают несколько высоких радиовышек, и природный ландшафт снова смыкается — город остается позади. Города всегда проигрывают сражение. Какими бы они ни были большими — вокруг всегда природа, она тихим зеленым морем терпеливо ждет вокруг, а затем снова смыкает свои волны. Вылетаешь за городскую черту — и современный вид города быстро сменяется вечным природным пейзажем. Лишь только крошечная цепочка мотелей еще тянется, обозначая дорогу, ведущую в город, но наконец и они сдаются, и зелень берет свое, а вместе с ней — тихая неспешная жизнь и тихие скромные люди. Рев мотора снова несется от самых верхушек деревьев и теряется где-то в зеленых сосновых иголках.
Рядом с пустынной дорогой, которая приведет меня в Эбурнский аэропорт, — широкое ровное поле, удобное для посадки. Это мой капитал, он позволяет мне поиграть, получить удовольствие от полета вблизи земли.
Прямо по курсу — две высокие сосны, расстояние между ними примерно равно размаху крыльев. Они несутся навстречу, растут, и вот в последнюю секунду я изо всех сил тяну на себя ручку управления, затем до отказа отклоняю ее влево и, уходя вверх в крутом перевороте через крыло, наблюдаю, как рядом проносятся иголки. Вот тогда-то и осознаешь полет — когда можешь дотянуться и потрогать проносящуюся мимо землю, когда можешь, пролетая, коснуться веток деревьев. Не бывает большего удовольствия, чем летать от горизонта до горизонта над тянущимся лугом, на котором кое-где разбросаны деревья. Опустись вниз — так, чтобы колеса касались травы, мимо первых деревьев пронесись на уровне пасущейся коровы, при этом они выглядят обычными, не уменьшенными. Затем стремительно вперед, к следующему, которое столь же гордо и надменно вознеслось в небо, и тут простым движением ручки и педалей с ревом уйди, вращаясь, прямо вверх и, перевернувшись вниз головой, погляди вниз на его ветки.
Но как же им приходилось трудиться, как приходилось трудиться тем первым, кому удалось полететь! Годы их жизни, годы мечтаний уходили на то, чтобы подняться на сотню футов, на десять футов, чтобы хоть на двадцать секунд оторваться от земли. А сегодня мы можем вкушать чистое безграничное удовольствие полета двадцать секунд, затем еще двадцать, потом еще. Прокатись колесами по лугу, а потом взмой вверх и прокатись по верхушке самого высокого дерева. Рассекай воздушную реку кончиком крыла, рукой в перчатке, прищуренными глазами. Это и есть полет. Сила, позволяющая с радостью нестись по небу, рассматривать знакомый мир под любым углом или вообще его не видеть, просто отвернуться и провести час в другом-мире — в мире холмов, равнин, скал, озер и лугов, выстроенных из белизны облака.
Но возьмите пилота вместе с его любимым самолетом и поместите в его любимые условия: луг, где растут отдельные деревья, горы, которые нужно покорять, одиночество в облаках на закате. Редко, очень редко, и только если очень внимательно присмотреться, на его лице можно разглядеть улыбку. Я поймал себя на этом и удивился — почему это так?
Мы летели у самой земли на очень большой скорости в пустыне. Я был ведущим группы из четырех реактивных F-86. Все наши карты были раскрыты: мы выполняли, в соответствии с требованиями командования, учебное задание по полетам на малой высоте; у нас был избыток топлива, поэтому нужно было на полном газу его сжечь; под нами была ровная поверхность земли, над ней залег спокойный утренний воздух. В конце полета нас ждали учебные цели. Я вел солидный самолет, и, согласно пари, каждая пуля, попавшая в цель, стоила пять центов.
В результате, стрелка указателя скорости замерла на отметке 540 миль в час. В результате, нужно было лишь крошечными движениями ручки управления отслеживать подъемы и спуски поверхности земли, да временами перепрыгивать высокие кактусы. В результате, справа и слева от меня летели, держа плотный строй, трое друзей. И мы, все четверо, были полностью погружены в излюбленное дело высокоскоростного бреющего полета и ждущее впереди задание. Восемь тяжелых крупнокалиберных пулеметов заряжены и готовы начать огонь. Четыре серебристые обтекаемые стрелы с изящно изогнутыми крыльями, в утренней пустыне они — сама красота. Вот один из нас, поднимаясь, огибает валун, вот другой ныряет в низину и тут же делает резкий маневр, чтобы обойти одинокое деревце юкка. Мы — словно мальчишки, что играют во дворе в «Пилотов Реактивных Истребителей», с той лишь разницей, что у нас огромные замечательные настоящие игрушки, которые пушечным громом разрывают воздух над головами ящериц, что выбрались погреться на солнце, не тревожа при этом ни одной пары человеческих ушей.
