Когда нет привлекающих внимание гор, друг опять исчезает. Когда в жизни воцаряются запросы на поставки и рабочий стол, к нему трудно пробиться. Можно, конечно, вломиться одной лишь силой, можно взять болью и на секунду-другую вновь разглядеть внутри друга. Эй! Бо! Помнишь тот день, когда я выставлял в кабине частоту передатчика, а ты был моим ведомым. Ты тогда нажал кнопку микрофона и сказал: «В твои планы входит влететь в эту горку?» Ты помнишь это?
Внутри возникает движение, и от друга приходит ответ.
Я помню, не волнуйся. Я помню. Это были яркие, замечательные дни, но мы уже никогда не проживем их вновь, правда? Так зачем ранить себя воспоминаниями?
По моей спине пробегают мурашки — я понимаю, что сознание клерка одержало верх над глубиной мысли друга и его яркая некогда жизнь стала тихой, сырой, обыкновенной. Нет в ней больше ни стремительных, наполненных звонким смехом высот, где в лучах солнца тянется белый след, ни молниеносных пике, несущих тебя в атаку. Нет больше свирепых циклонов, благодаря которым целыми днями сидишь у земли в плену — они приносят такой туман, что не видно дальнего конца взлетной полосы. В жизни агента по сбыту не происходит ничего трагически разорительного, не происходит и ничего достойного восхищения.
Запретная Зона исчезает позади, а вместе с ней и зарытые в песок кусочки свинца, покрытые медью, что со свистом неслись из моих стволов. Впереди еще одна гора и город под названием Юма. Уже почти родные места, биплан. Почти добрались. Но поразительно, сколь огромными могут быть даже родные места. И по непонятным причинам у меня в голове всплывают цифры статистики. Большинство всех авиакатастроф происходит в радиусе двадцати пяти миль от аэродрома, являющегося базой для самолета. Один из несомненно бессмысленных фактов, но так хитро одетый в слова, что невольно его вспоминаешь.
Это предвестие опровергнуть легко. Я еще не в двадцатипятимильной зоне от своей базы. Я гораздо ближе к ней, чем был несколько рассветов назад, но она все же еще далеко впереди, за горизонтом.
Подо мной проплывает река Колорадо, теперь вокруг нас со свистом несется воздух Калифорнии. Я набираюсь храбрости и пробую второе магнето. И теперь, после того, как двигатель два часа проработал на одном, второе, левое, тоже работает прекрасно. Когда я в последний раз пробовал его в Каса-Гранде, двигатель чихал и из выхлопных труб вырывались клубы белого дыма. А теперь — все гладко, как шерсть новорожденного котенка. Не поймешь этот двигатель.
Биплан, мы почти дома. Слышишь? Еще немного пролететь над пустыней, одна остановка, заправка бензином, и ты снова окажешься в теплом ангаре. Впереди мерцают воды озера Сэлтон-Си, к югу от него — прямоугольные зеленые промокашки полей. Теперь, даже если что-нибудь приключится, мы сможем сказать, что добрались до Калифорнии.
Однако Калифорния это пока лишь по названию, и дом она напоминает так же, как суббота похожа на субботу потому, что я заглянул в календарь. Эта пустыня и поля-промокашки не кричат всем своим видом «Калифорния!», как кричат длинное побережье, ровные золотистые холмы и горная цепь Сьерра-Невады. Пока ты к востоку от этих гор — ты еще не по-настоящему в Калифорнии.
Внезапно краски на крыльях биплана меркнут, словно кто-то повернул выключатель. Удивительно, нас ведь окутывали закатные лучи! Выключателем послужила сама Сьерра, она бросилась и закрыла собой солнце, отбросив в пустыню длинную кинжалоподобную тень. Внизу, на дороге в Палм-Спрингс, вспыхивают первые огоньки на автомобилях осторожных водителей. Мы тоже проведем ночь в Палм-Спрингс, угнездившемся в сером сумраке у подножья горы Сан-Джакинто. Там, в аэропорту, то зеленым, то белым вспыхивает маяк. А над вершиной, возле которой на моей карте стоит пометка 10804 фута над уровнем моря, — облака, темные, как сама гора.
Палм-Спрингс, самолет! Место, где обитают кинозвезды, руководство штата и предприниматели-гиганты. Но что важнее, от Палм-Спрингс до твоего дома менее чем день пути, там тебя ждет ангар и воскресные послеобеденные полеты. Тебя это радует, самолет?
Паркс не отвечает. Мы разворачиваемся, заходя на посадку, но он не проявляет ни малейшего намека на ответ.
14
Аэропорт в Палм-Спрингс — место изысканное, здесь припаркованы самые фешенебельные и дорогие самолеты в мире. Однако этим утром тут явно что-то не так. В самом конце длинного ряда сверкающих двухмоторных машин, уже буквально в зарослях полыни, стоит какой-то странный старый биплан, весь испачканный маслом. Он привязан к земле веревками за кончики крыльев и хвост. И хотя утро облачное, можно заметить, что под его крылом на холодном бетоне расстелен потертый спальный мешок.
Начинается дождь. Дожди идут в Палм-Спрингс раз в году, в худшие годы — дважды. Неужели по воле случая я оказался здесь в День Дождя? Мне приходится решать этот вопрос самому, потому что других спальных мешков нигде поблизости на бетоне не видно.
Между облаками попадаются просветы, и поэтому поначалу дождь только моросит. Через некоторое время на фоне потемневшего бетона вырисовывается светлый силуэт самолета. Я лежу на левом сухом крыле этого силуэта. Дождь усиливается. Вначале он барабанит по поверхности верхнего крыла, а затем начинает большими каплями стекать на ткань нижнего. Я лежу и беззаботно слушаю этот приятный звук. Надо мной возвышается увенчанная облаками гора Сан-Джакинто. Сегодня я пролечу над тобой, Сан-Джакинто, и тогда до дома будет рукой подать. Мне останется пролететь не больше двух часов, и я снова узнаю, что значит спать на кровати.
Дождь продолжается, и влажный асфальт понемногу начинает покрываться тонкой пленкой воды. Моя голова находится у самого бетона, и, открывая один глаз, я вижу, как ко мне приближается стена воды высотой в одну шестнадцатую дюйма. Для здешних мест такое обильное выпадение осадков не характерно, и поэтому я ожидаю, что капли вот-вот перестанут стучать по крылу.
Но они не перестают. Стена воды медленно накатывается на мою территорию. Иссушенный бетон впитывает воду, но она продолжает наступать, потому что новые капли все время пополняют ее объем. Вода постепенно приближается, окружая и затопляя сухую поверхность. Если бы я был не выше миллиметра ростом, все происходящее показалось бы мне ужасным стихийным бедствием. Крохотные камешки и веточки оказываются затопленными накатывающейся пенистой волной, рев которой слышен на дюймы вокруг. Какой ужасный потоп надвигается на меня! Вода наступает и смывает все на своем пути! И я с криками не убегаю прочь лишь потому, что считаю себя исполином, которому нипочем это наводнение. Я наблюдаю за ним и размышляю. Быть может, то же самое справедливо и в отношении всех других пугающих бедствий? Способны ли мы поднять себя так высоко, чтобы потерять всякий страх перед ними? Все это очень увлекательно, и вдруг я с удивлением замечаю, что улыбаюсь. Возможно, мой друг снова проснулся и опять начинает меня учить.
Часть вторая урока о надвигающемся наводнении состоит в том, что, кем бы ты ни был, карликом или гигантом, ты не можешь оставить эту проблему без внимания. И даже когда оказывается, что это не потоп в пустыне, а всего лишь ползущий по бетону тоненький слой воды, тебе будет не по себе до тех пор, пока ты не справишься с возникшим затруднением. Дождь продолжается, и сухой силуэт подо мной становится все меньше. Очевидно, мне скоро придется спасаться бегством, если я не смогу как-то остановить продвижение воды или не решу, что мокрый спальный мешок, в конце концов, не так уж плох.
