— Хорошо, в таком случае вы можете присоединиться ко мне завтра днем. Именно в это время я собираюсь начать проверку поставок.
— С удовольствием. Приходите на пирс в два часа, я вас там встречу.
— Но моя встреча с мистером Ротшильдом назначена на три часа!
— Ну и что? Измените время.
— Вы невозможны, Морнингхолл!
— Я знаю. — Он улыбнулся, на сей раз более уверенно. — И чертовски раздражаю вас, не так ли?
— Да, в самом деле… Коль скоро вы сегодня задавали мне вопросы личного плана, позволю себе тоже задать вам подобный же. Объясните мне, Морнингхолл. Когда-то перед вами открывалась многообещающая карьера. Сейчас вы ненавидите флот, Болтона и, по всей видимости, даже себя. — Откинувшись назад, Гвинет подняла голову и задумчиво взглянула на него. — Болтон направил вас, аристократа и перспективного молодого человека, командовать плавучей тюрьмой только из-за той злополучной дуэли? Ведь он мог вообще выгнать вас со службы?
Морнингхолл показал на блокнот.
— Вы сами пишете об этом. Дуэль стала кульминацией того, что происходило раньше. Да, Болтон отправил меня сюда, чтобы отомстить за слюнявого щенка, которого он звал своим сыном.
— Уверена, за этим кроется что-то еще.
Морнингхолл пожал плечами и отвернулся, как бы давая понять, что предмет не стоит того, чтобы о нем говорить так долго.
— Все достаточно просто. Мы с Адамом Болтоном были соперниками с первого дня нашей встречи — два лейтенанта на одном судне. Он ненавидел меня за мое происхождение, я ненавидел его за то, что он был страшный хвастун и к тому же не стеснялся прикрываться именем отца. — Взгляд у Морнингхолла стал суровым, напряженным. — Когда пришло время продвижения по службе, меня обошли, а пост командора получил Адам, хотя я был и по возрасту старше, и имел больше заслуг. Но кто на это смотрит? Адам — сын адмирала, у меня же не было столь влиятельного покровителя. Излишне говорить, что Адам Болтон испытывал садистское удовольствие, отдавая мне приказы. Он поручал мне самые неприятные задания и распространял обо мне самые несусветные слухи по флоту. Естественно, это вызывало во мне гнев. А он нарывался на ссору. Я, впрочем, тоже. Однажды, когда он зашел слишком далеко, я дал ему по физиономии.
— Ага. И за это вас предали морскому суду.
— Совершенно верно. Однако сей самоуверенный негодяй на этом не остановился. Он публично обвинил меня в том, что я якобы говорил разные гадости о его отце первому лорду адмиралтейства. Совершенно смехотворное обвинение, поскольку я никогда в глаза не видел этого лорда. И тогда я вызвал Адама на дуэль. Остальное вы знаете.
— Да, теперь все ясно. Болтоны загубили вашу карьеру, буквально выдернули ковер из-под ваших ног.
Морнингхолл отвернулся, его щеку передернул нервный тик.
— И все же — почему вы не подадите в отставку, Морнингхолл? К чему терпеть все эти унижения?
— У меня есть для этого причина. Я ответил на ваш вопрос, и теперь мы квиты.
— Понятно. Считаете, что для одного дня этого достаточно?
— Можно сказать и так. — Гвинет принялась за прополку, неожиданно испытав удовлетворение оттого, что выудила у Морнингхолла столько информации. — Что ж, мы могли бы в таком случае обсудить наш предстоящий визит к подрядчику.
— Могли бы.
— Я хочу сказать, что благодарна вам за это проявление заботы о заключенных.
На его губах появилась суровая улыбка.
— Не надо заблуждаться, леди Симмз. Я беспокоюсь не о них, а о вас.
Гвинет вскинула голову вверх, но в этот момент дверь открылась, и на пороге появилась Рианнон. В руках у нее был поднос, уставленный посудой: чайник, чашка, блюдца, тарелка с булочками.
«Я беспокоюсь не о них, а о вас». Подобные слова, да к тому же произнесенные тихим, грудным голосом, способны хоть кого бросить в жар. Поднявшись, Гвинет отряхнула стебельки сорняков с юбок и с опаской взглянула на Морнингхолла. Маркиз продолжал смотреть на нее и улыбаться, рассеянно помахивая шляпой.
— Сливки, сахар, лорд Морнингхолл? — спросила Рианнон, наливая дымящийся чай в маленькие фарфоровые чашки, нарушив вопросом затянувшуюся паузу.
— Три куска сахара, пожалуйста, — ответил Морнингхолл, устремляя все свои чары на невинную младшую сестру.
— Я уверена, что его светлости просто необходимо есть как можно больше сладостей, — сухо заметила Гвинет.
— В самом деле, — отозвался Морнингхолл, бросив откровенно горячий взгляд на грудь Гвинет. У нее невольно возникло ощущение, что он способен видеть даже через ткань.
Он принял чашку с блюдцем из рук Рианнон и как бы в подтверждение своих слов так густо намазал булочку медом, что ему пришлось приложить немало усилий, чтобы мед не капнул на его белоснежную рубашку.
Гвинет наблюдала за тем, как он подносит булочку ко рту, как пытается поймать языком капли меда. Облизав губы, он лукаво взглянул на нее.
Гвинет вспомнила слова, сказанные Морнингхоллом накануне, когда она лежала на его кровати, изнемогая от сладостных ощущений, которые рождал в ней этот самый язык: «Ах, мадам, вы такая сладкая… даже слаще меда, который я сейчас пью… Боже мой, я хочу вас… хочу всю… сейчас».
Гвинет поперхнулась чаем.
Морнингхолл лишь приподнял бровь, лукавая улыбка осветила его лицо.
— Я очень люблю… мед, — многозначительно сказал он. Чашка в руке Гвинет отчаянно задрожала на блюдце. Гвинет поставила ее на траву.
— Ты хорошо себя чувствуешь, дорогая? — озабоченно спросила Рианнон.
— Да, вполне. Просто чай горячеват, только и всего. Морнингхолл поднял чашку и, насмешливо глядя поверх ее краев на Гвинет, сказал:
— Да. Очень горячий.
Рианнон не придала значения этому диалогу. Она намазала маслом булочку и поднесла к губам. Глаза ее сверкали от возбуждения.
— Итак, милорд, Гвин говорила, что вы позволили ей вчера осмотреть судно.
— Боюсь, что это случилось под дулом пистолета.
— Моя сестра может быть весьма убедительной, если того пожелает, — защебетала Рианнон, отламывая кусок булки псу, который терпеливо ждал лакомства, сидя у ее ног. — Вы должны признать, что дело свое она сделала. А как вы находите ее платье, милорд? Вам не кажется, что она очень мило выглядит сегодня?
— Рианнон! — одернула сестру Гвинет.
Глаза у Морнингхолла потеплели, и Гвинет показалось, что в них заиграли веселые искорки.
— Хотел бы сказать, что желтый цвет ей идет и что выглядит она очаровательно. И еще хотелось бы заметить, что она любезна и мила — даже прекраснее тех цветов, которые ее здесь окружают. Но поскольку она держит в руках ложку — а мне известно, какой ущерб она может причинить с помощью летающих предметов, — я лучше воздержусь от каких-либо заявлений вообще.
