Музыка постепенно стихает.
Кэрол (не отводя от него взгляда, пораженная его
проницательностью). Как странно!.. Вы и вправду видите меня насквозь! Да,
отдаваться мужчине — такая мука! Но я вынесла бы все: и боль, и муки, и
опасность, — только бы на миг, хоть на единый миг уйти от одиночества... Да и
опасность — видите, какая я, беременности мне не выдержать.
Вэл. Так улетай же, пташка, улетай, пока тебя не смяли.
(Снова занят только гитарой.)
Кэрол. Почему я вам так постыла?
Вэл (обернувшись к ней). Никто мне не постыл, пока не сует
носа в мои дела.
Кэрол. А что я вам сделала дурного? Разве сказала кому
хоть слово, когда увидела на вас часы моего кузена?
Вэл (снимая часы). Хотите верьте, хотите нет, но я сказал
вам правду и повторю еще раз. Мне стукнуло тридцать, и я расплевался и с теми
заведениями, где мы встречались, и с их завсегдатаями. «Укромное местечко»,
погребок «Под звездами», «Музыкальный бар» и прочие ночные кабаки... Вот
(протягивает ей часы.) — возьмите этот хронометр со всеми его стрелками, со
всеми его сутками, неделями и месяцами, со всеми его идиотскими лунными фазами.
Возьмите! Я не был вором, и, украв эти часы, понял: пора выбираться из трясины,
пока не засосала. Возьмите и передайте вашему кузену Берти... (Пытается силой
вложить часы ей в руку. Она не разжимает стиснутый кулак, вскрикнула от боли,
но по-прежнему с яростным отчаянием смотрит ему прямо в глаза. Вдохнув со
свистом воздух, в бешенстве хватил часами об пол.) С приветом! — вам и всей
этой своре, с которой вы там крутите!
Кэрол (сбрасывает пальто). Ни с кем я не кручу! А хотела
бы. С вами...
Гитара смолкает.
Вам здесь погибель, Змеиная Кожа. Вы сняли куртку, которая
кричала: «Я свободен и одинок!», теперь на вас красивая синяя арестантская
форма!.. Вчера среди ночи я вдруг проснулась от мысли о вас... снова о вас. Я
гнала всю ночь, чтобы предупредить вас об опасности... (Прикрывает рот дрожащей
рукой.) Я ехала к вам как вестник — с предостережением!.. Надеялась, что вы не
останетесь глухи, дадите увезти вас отсюда, пока не поздно...
Лейди (распахивает дверь и с криком врывается в лавку).
Уходите! Брат ваш идет! Сюда я его не пущу!
Кэрол подбирает пальто и, плача, идет в кондитерскую.
Вэл идет к входной двери.
Заприте дверь! Не впускайте его!
Кэрол в кондитерской, уронив голову на столик, плачет.
Лейди взбегает по лестнице, но едва она поднимается до
площадки, как в лавку входит Дэвид Катрир. Это высокий мужчина в охотничьем
костюме. Он и ныне почти так же красив, как и в юности, но появилось в нем и
что-то ущербное: сила узника, облеченного властью над другими узниками. В лице
и глазах его есть что-то, напоминающее ту же отчаянную, вымученную
ожесточенность, с которой Лейди идет одна против всех.
Дэвид. Кэрол?
Вэл. Она там. (Кивком показывает на полуосвещенную
кондитерскую.)
Дэвид (двинулся к кондитерской). Кэрол!
Она встает со стула, медленно выходит из-под арки.
Дэвид. Ты нарушила соглашение.
Кэрол слегка кивает головой, глядя на Вэла.
(Жестко.) Ладно. Я отвезу тебя. Где твое пальто?
Кэрол пробормотала что-то невнятное, не отводя взгляда от
Вэла.
Где ее пальто? Пальто моей сестры?
Вэл берет пальто, которое Кэрол уронила на пол, и отдает
Дэвиду.
Тот грубо набрасывает пальто ей на плечи и подталкивает
Кэрол к выходу.
Вэл отходит в глубину.
Лейди (внезапно, резко). Подождите, пожалуйста!
Подняв глаза, Дэвид застывает на месте.
Лейди сбегает вниз.
Дэвид (тихо, хрипло). Как... поживаете, Лейди?
Лейди (повернувшись к Вэлу). Вэл, уйдите!
Дэвид. Подожди в моей машине, Кэрол. (Открывает дверь,
пропуская сестру.)
Кэрол бросает на Вэла последний безутешный взгляд.
Вэл быстро проходит через кондитерскую.
Хлопнула дверь.
Слегка кивнув, словно бы с грустью ответив самой себе на
мучивший ее вопрос, Кэрол выходит.
Пауза.
Лейди. Я ведь вам запретила появляться здесь.
Дэвид. Я пришел за сестрой. (Поворачивается к выходу.)
Лейди. Нет, постойте!
Дэвид. Боюсь оставлять ее одну на шоссе.
Лейди. Я должна вам сказать кое-что, чего никогда не
говорила раньше. (Подходит к нему.)
Дэвид снова оборачивается к ней, затем отходит чуть дальше,
вглубь.
В то лето, когда вы меня бросили, я... носила под сердцем
вашего ребенка.
Молчание.
Дэвид. Я... не знал.
Лейди. Да, я вас не уведомила письмом — горда была, еще
имела тогда гордость. Но у меня под сердцем был ваш ребенок — в то лето, когда
вы меня бросили, в то лето, когда сожгли в винограднике отца и вы умыли руки,
решив больше не знаться с дочерью Итальяшки-бутлегера, и... (ей не хватило
дыхания, голос прервался, они делает яростный жест, через силу продолжая)
...взяли в жены девицу из благородных, на деньги которой отстроили свое
фамильное поместье и которая наплодила вам... (переведя дух) ...таких родовитых
наследничков...
Дэвид. Я... не знал.
Лейди. Так знайте! В то лето, когда вы меня бросили, у
меня был под сердцем ваш ребенок, и когда мне... когда я его лишилась, нож,
который вырезал его из моего тела, вырезал вместе с ним и мое сердце!
Дэвид. Я... не знал.
Лейди. Я хотела тогда умереть. Но смерть не приходит,
когда зовешь ее, а всегда не вовремя и без приглашения. Я не хотела жить,
смерть была бы наилучшим исходом, но покончить с собой не могла, и решилась на
сделку немногим похуже смерти. Вы продали себя! Я — себя! Вас купили! Меня
купили! Продажной дешевкой — вот кем вы сделали нас обоих.
Дэвид. Я... не знал.
Мандолина — чуть слышно: мелодия итальянской песенки.
Лейди. Все это было и быльем поросло. Недавно случилось
мне проехать ночью мимо тех мест: вдоль берега, где был виноградник. Помните?
Помните виноградник моего отца?
Дэвид не отводит от нее глаз.
Она отворачивается.
Не помните? Даже этого не помните?
Дэвид. Только это... только это я и вспоминаю, Лейди...
