Лейди. Отцовская мандолина, песни, которые мы с ним
распевали в винограднике...
Дэвид. Только это я и вспоминаю, Лейди... Только это!..
Лейди. «Core ingrata!» «Come la rosa!» И мы с вами
прятались где-нибудь, а он звал: «Лейди! Лейди!» (Поворачивается к нему.) Могла
ли я отозваться, если губы мои были прижаты к вашим! (Глубоко, со всхлипом,
вздохнула, глаза ее широко раскрылись, рука зажата рот, словно сказанное только
что непереносимо для нее.)
Дэвид резко отворачивается.
Музыка обрывается.
Джейб начинает стучать, вызывая ее наверх.
Она идет к лестнице, останавливается и снова оборачивается к
нему.
Я не из тех, кто прощает зло! Не смейте появляться здесь
снова! А если ваша распустеха-сестра заглянет сюда, — пусть за ней приезжает
кто угодно, только не вы, только не вы! Я не хочу снова ощущать в себе этот
нож!
Она тяжело дышит, прижав руку к груди.
Дэвид отворачивается от нее и идет к двери.
Она делает шаг по направлению к нему.
Но жалеть меня нечего! Дела мои не так уж плохи. Мне есть
чем заполнить жизнь! Вот эта лавка! А весной откроется кондитерская, она сейчас
переоборудуется: я превращу ее в место, где будет встречаться молодежь, она
станет похожа...
Взявшись за ручку двери, он медлит, повернувшись к ней
спиной.
...станет похожа на отцовский виноградник, где народ
собирался по вечерам пить вино и где вы оставили самое лучшее, что было в вашей
жизни!
Дэвид. Лейди, это...
Лейди. Да?
Дэвид. ...правда! (Открывает дверь.)
Лейди. Теперь идите. Я просто хотела, чтобы вы знали — я
еще поживу.
Дэвид выходит под непрекращающийся стук Джейба.
Она застыла на месте, оглушенная.
Медленно входит Вэл, она не сразу замечает его.
(Шепотом.) Какая же я дура!..
Вэл. Что?
Лейди (идет к лестнице). Какая дура!.. (Тяжело ступая, с
усилием поднимается по лестнице.)
Освещение сцены медленно меняется, обозначая разрыв во
времени между картинами.
КАРТИНА ВТОРАЯ
Свечерело.
Вэл один, видимо, собирается уходить.
За окном яростно пламенеет закат.
Большая, грузная женщина открывает дверь и останавливается
на пороге, глядя прямо перед собой испуганными, словно ослепшими глазами.
Это Ви Толбет.
Вэл (оборачиваясь). Здравствуйте, миссис Толбет.
Ви. Что-то у меня с глазами. Ничего не вижу.
Вэл (подходит к ней). Позвольте, помогу. Вам, наверно,
било в лицо заходящее солнце, когда ехали сюда. (Ведет ее к креслу для примерки
обуви у окна, справа.) Вот сюда, присядьте, пожалуйста.
Ви. Спасибо... Большое спасибо.
Вэл. Я вас не видел с тех пор, как вы привели меня сюда
узнать насчет работы.
Ви. Священник к вам еще не заходил? Отец Тукер? Я взяла с
него слово обязательно побывать у вас. Я ему сказала, что вы у нас недавно и
еще не приписаны ни к одному приходу. Мне бы хотелось, чтоб вы посещали нашу
церковь.
Вэл. Это... очень любезно с вашей стороны, миссис Толбет.
Ви. Епископальную...
Вэл. Да-да, конечно.
Ви. Разверните, пожалуйста, эту картину.
Вэл. Сейчас. (Срывает бумагу, которой обернута принесенная
ею картина.)
Ви. Вот она, наша церковь... Такой она рисуется в моем
воображении. Вы знаете, Джейб и Лейди не ходят в церковь, и, мне кажется, эту
картину следует повесить у Джейба, пусть смотрит. Быть может, глядя на нее,
бедняга хоть перед смертью обратит свой взор к Иисусу.
Вэл ставит картину к стулу, справа от прилавка и, присев на
корточки, долго и серьезно всматривается.
Ви нервно покашливает, встает, нагибается, чтобы взглянуть
на свое творение, неуверенно садится опять.
Вэл тепло улыбается ей, снова смотрит на холст.
Вэл (наконец). А это что нарисовано? Вот здесь?
Ви. Это церковный шпиль.
Вэл. А-аа!.. Разве он красный?
Ви. Нет, но...
Вэл. Почему же вы нарисовали его красным?
Ви. Видите ли, я... (Нервный смешок, она возбуждена, как
ребенок, и возбуждение ее все растет.) Просто он представился мне красным... Я
рисую не то, что на самом деле, а то, что чувствую... Внешность обманчива,
глазам доверять нельзя. Я рисую, когда мне привидится что-нибудь, когда меня
посетят видения...
Вэл. Да-да, привидится... видения... (Встает, кивает
головой с подчеркнутой серьезностью.)
Ви. Моя живопись основана на видениях, я художник-визионер.
Вэл. Да?
Ви (со скромной гордостью). Как раз за это меня так и
хвалят в нью-орлеанских и мемфисских газетах. Мой стиль называют примитивным,
основанным на видениях. Одна из моих работ выставлена в музее Одюбон-парка, и
меня просили дать еще. Но я не могу писать по заказу: мне надо дождаться
видений... Я не могу рисовать без видений... Я не могу жить без видений!
Вэл. И всегда они у вас были?
Ви. Нет, только с тех пор, как я появилась на свет...
(Останавливается, сама пораженная нелепостью своего ответа.)
Оба внезапно смеются.
(Поспешно продолжает, беспокойно вертясь на своем стуле и
жестикулируя стиснутыми руками; большая грудь ее тяжело вздымается от какого-то
странного возбуждения.)
Я появилась на свет в сорочке. Это такая пленка,
тонкая-тонкая, вроде вуали, она покрывала мне глаза. Это называется сорочкой.
Если человек родится в сорочке, значит, его будут посещать видения, и они меня
действительно посещали...
(Останавливается, чтобы набрать дыхание.)
Чуть меркнет свет.
Когда я была еще маленькой, умерла моя сестра, она прожила
всего сутки после появления на свет. Пришлось крестить ее ночью, чтобы спасти
ее душу.
Вэл. У-гу... (Сидит напротив нее и внимательно слушает,
улыбаясь.)
Ви. Священник пришел в полночь. Закончив обряд, он дал мне
чашу со святой водой и попросил вылить — только обязательно на землю. А я не
послушалась. Мне было страшно выходить ночью из дому, когда рядом... когда
рядом — смерть! И я потихоньку прошла в кухню и вылила святую воду в раковину. Грянул
гром, раковина сразу почернела, стала черная-черная!..
