— Каждый день по телефону вежливо говорит ей «здрасьте». Ну, так что вещал людям этот писатель?
— Писатель? Ну да, мы о Клишине. — Михин наконец отвлекся от темы красивых ножек и продолжил мысль: — Я тут изложу некоторый итог, на основании того, что услышал от его знакомых. Павел Клишин просто не умел говорить и писать приятных вещей. Вернее, как утверждает один издатель, не мог себя переломить. Ведь не секрет, что идеальный вкус есть у единиц, а дорогие вещи покупают все, и все хотят подтверждения тому, что не зря потратили деньги. Попробуй скажи откровенно человеку, что он отвалил кучу бабок за дерьмо, — и наживешь себе врага на всю жизнь. Поэтому нужным людям обязательно надо врать, пусть даже тебя воротит от цвета их новой машины, а костюм за двести баксов смотрится на толстом брюхе хуже, чем на том же Клишине дешевые джинсы и футболка. Некоторые люди на комплиментах карьеру делают: не умей хорошо работать, умей хорошо врать начальству, кому не приятны дифирамбы в собственную честь? Даже очень умные директора и начальники попадаются на такой крючок просто потому, что боятся самостоятельно трезво оценить себя и своих жен, а Клишин умел замечать в людях все самое смешное, нелепое, их затаенные движения души, которые человек и сам от себя скрывает. У каждого есть больное место, так Павел Андреевич обладал необыкновенным даром сразу это место нащупать и просто из интереса туда тыкать: что будет? Было очень плохо: у писателя в итоге оказалась куча врагов.
— А как же талант?
— Так и талант был того же рода: Клишин изумительно описывал то гадкое, что так отлично замечал в людях.
— Значит, в моем случае я больше всего на свете боюсь, что жена мне изменит? — предположил Леонидов.
— Видимо, так, Вернее, вы ее наверняка очень любите, — любовь к ней и ее любовь ваша опора в жизни, а Клишину это показалось нелепым и смешным.
— И я действительно тощий и красноглазый?
— Ну, у каждого во внешности есть недостатки, идеальных пропорций в природе не существует, а на тех, что изредка попадаются, люди большие деньги зарабатывают. Вспомните свою работу в розыске: как описывали свидетели других людей? Например, спрашиваешь: «Кто к нему приходил?» Ответ: «Какая-то женщина в очках». Представляешь сразу тетку, смотрящую целый день телевизор или читающую книжки на диване под настольной лампой, а потом оказывается, что это ослепительно красивая девушка с отличной фигурой и белозубой улыбкой, но действительно в очках, хотя очки ей идут. Вы худой, пусть даже тощий, и глаза у вас воспалены от постоянного недосыпания, но брюха совсем нет, фигура стройная, волосы густые, черты лица правильнее. Перечисли все это — возникает сразу совсем другой образ. Вот из чего я делаю вывод, что Клишин мог просто описать события под тем негативным углом зрения, под которым он привык воспринимать окружающие события и окружающих людей.
— И кто же, по-вашему, его убил?
— А вот это вычислить необыкновенно сложно: Павел Андреевич успел насолить всем знакомым, друзьям и любимым женщинам, если таковые были.
— И вы полагаете, что он не мог никого любить?
— С таким взглядом на людей? Я тут пробовал читать его книги… Мерзость одна.
— Знаете, Игорь Павлович, у меня такое чувство, что это не допрос, а попытка посоветоваться. Вы зачем пришли-то?
Михин вздохнул и как бы между прочим сказал:
— На дачу к Клишину в понедельник ночью какие-то хулиганы влезли.
— Что, все следы уничтожили? — Леонидов закрыл нижнюю половину лица чашкой кофе и отхлебнул из нее, потупив глаза.
— Да не в следах дело. Следы, что следы? Вот и жена ваша говорит, что ничего не слышала — спала. А ведь сон у беременных женщин такой чуткий…
— Ну, все бывает, исключения есть из любых правил.
— Я человек конкретный, Алексей Алексеевич, у меня нет склонностей ни к анализу, ни к самокопанию.
— Я не заметил: вы прекрасно изложили писательскую концепцию Клишина.
— С чужих слов, Алексей Алексеевич, с чужих слов. Чтобы понять этого писателя и вообще всю ихнюю братию, надо самому писателем родиться или хотя бы что-то в жизни прочитать. А я школьную программу скрепя сердце одолел, до сих пор не помню, кто старуху пришил топором: Рахметов или Раскольников, а это самое близкое из прочитанного, потому что про убийство. Чего уж про остальное говорить! Я чую, что «висяк» у меня будет. Да. Я понимаю, когда убивают из-за денег, или ножом в пьяной драке, или зять тещу порешил, но когда убивают из-за идей…
— А почему вы решили, что здесь какие-то идеи?
— Да роман этот покоя не дает, эта злосчастная «Смерть на даче». Вы почитайте некоторые места и сразу поймете.
— Где ж почитаю? Дайте! — Леонидов через стол протянул Михину руку. Тот посмотрел грустно. Глаза у него оказались темными, глубокими, как две чернильницы, Алексею тут же захотелось обмакнуть в них гусиное перо и написать что-то о чудных мгновениях. Не такой уж плохой парень оказался этот Игорек Михин, особенно когда сказал: «Я все равно на мелком хулиганстве не специализируюсь. Ну залезли и залезли, ничего же не взяли: ни вещей ценных, ни компьютер, ни одежду. Так, покуролесили немного, и что? Все равно наследник пока не объявился, возмущенных нет. А вы почитайте, Алексей Алексеевич, а я еще зайду».
Он вздохнул, залпом выпил остывший кофе и попрощался. Дверь не успела за ним закрыться, как в кабинет влетела Марина:
— Ты от нас уходишь?!
— С чего ты взяла?
— Разве он тебя не уговаривать приходил, Михин этот? Чтобы снова в милицию? Неужели Ирина Сергеевна отпустит?!
— Тише ты. Просто соседа моего по даче убили, я свидетель, а никак не рулевой всего этого безобразия.
— Да? А зачем он еще придет?
— Марина, сколько раз говорил, чтобы ты дверь за собой закрывала.
— Я только конец слышала. Ваши коммерческие тайны меня мало интересуют, все равно через мои руки все потом проходит: все счета, факсы и печати, а тут такое!
— Ты молчи только и Серебряковой не говори. Этой фирме уголовных преступлений на весь оставшийся век хватит.
— А Саша знает?
— Да, ей не повезло. Ладно, Марина, кто там звонил, пока я так надолго отвлекся?… — И Алексей снова со вздохом взялся за телефон.
2
Жаруч что свалилась на Москву в начале июня, в общем-то ждали. Вернее, предполагали, что она должна когда-нибудь наступить после такого жуткого майского холода. Надо же было наконец-то взойти и подрасти всему, что настойчивые огородники запихали-таки в промерзшую землю. Но когда эта долгожданная жара свалилась наконец на огромный заасфальтированный и зацементированный город, люди почувствовали себя неважно. Действительно, кому охота задыхаться в помещениях и общественном транспорте и ежесекундно чувствовать на себе потную, горячую одежду? А магазины ведь должны работать, торгаши — торговать, водители — водить то, что обязано в любую погоду исправно ездить, милиционеры — следить за порядком.
