— С тех самых, когда ловит его на очередной глупости. Рядовой Леонидов, почему вы еще не в процессе движения?
— Иду, иду. Только Барышеву не говори, он и так меня бездарностью обозвал.
— Оба хороши. Один идеи дурацкие подает, а другой как огромный ребенок, честное слово. Ты хоть алиби-то свое отработал?
Саша вошла за Леонидовым в кухню и стала разбирать сумки, пока он полез ложкой в какую-то кастрюлю.
— Свинина? Леша, это же так дорого! Нам еще долги за машину отдавать.
— Прорвемся. Там еще много чего, ты разбирай, разбирай.
— Хорошо, что ты Барышевых пригласил, я уже заскучала совсем.
— Есть у меня мысль, завтра с Серегой додумаем. Жаль, спать охота, меня на свежем воздухе клонит куда-нибудь урониться.
— Ты что там ищешь?
— Еду.
— Еду я тебе в сковородке разогрела, а в кастрюле — это собаке.
— Ой, а что она ест?
— Какая разница?
— Я это только что проглотил. Саша, я умру?
— Да. Завещание написал? Леша, ты что? Это просто позавчерашний суп, он даже не совсем прокис. Ну еще хлеба немножко и кусок печенки.
— Сырой?! — Леонидов обессиленно опустился на стул. — Это ужасно.
— Что ужасно-то?
— Все. Жизнь ужасна. Еда — и та ужасна.
— Брось, Лешка. Недавно рассказывали по телевизору, как один геолог, у которого ноги отнялись, два месяца лежал в хибаре без еды. Даже замазку из окон выковыривал и жевал. Так нашли его живым, и сейчас он в больнице килограммы набирает. Ученые там его исследуют, как это так и где в кроличьей шапке, которую он сварил, органические и питательные вещества. А ты из-за собачьего супа ноешь.
— Сашенька, экстремальная еда не отравляет организм только в экстремальной ситуации. Конечно, где-нибудь в обезвоженной пустыне я мог бы поискать органику и в обычном речном песке, если бы отбился от каравана. Но здесь, у себя дома, рядом с двумя сумками, полными деликатесов, съесть нечто, предназначенное какому-то псу! Нет, это жестоко. А что в сковороде?
— Жареная картошка и пара наисвежайших домашних котлет.
— Давай.
— Может, водки выпьешь для дезинфекции, а то как бы диарея не прихватила.
— Кто-кто?
— Это так загадочно в одной рекламе называют процесс, когда человек полдня из туалета не вылезает. Смешно, а главное, как деликатно и красиво.
— Тогда давай водки. Знаешь, я сегодня пойду спать в террасу. Как там?
— Жара. Нагрелось за день, даже душно. Ты иди, а мы с Сережкой позже придем, ночи-то какие стоят, а? Светло как днем, можно гулять и гулять, и все так здорово поет, а лягушки квакают.
— Чего ж они квакают?
— Глупый ты, у них же сейчас самая любовь.
— Ay нас? — Леонидов потянулся к Саше и полез целоваться.
— А у нас всегда любовь. Только маслеными губами не лезь к моему чистому халату.
— А если вытру?
— Тогда я, пожалуй, приду к тебе на диван сегодня ночью.
— Приходи. — Он прижался к жене и почувствовал, что не так уж все и ужасно. Можно даже на несколько деньков в ту хижину, как геологу, только бы знать, что потом будет эта жара, эта дача и красивая, пахнущая ландышами жена, ласково целующая его в теплую выгоревшую макушку.
…Сергей Барышев с Анечкой приехали на знакомых Леонидову «Жигулях» минут в двадцать третьего. Барышев вылез из машины, огромный, мокрый, в коротких шортах и черной майке, выразительно открывающей роскошную мускулатуру. Светленькая Анечка уже успела загореть, она была вся медно-золотистая, волосы выгорели до белизны, а губы потемнели от горячих лучей всесильного солнца. Она сразу кинулась к Саше, стала что-то щебетать, с завистью косясь на ее животик:
— Ой, Сашка, какая молодец! Уже второго! Я тоже хочу.
— Второго? — усмехнулся Серега.
— Ну тебя, мы и на первого-то никак не решимся.
— Я уже давно. Спроси коммерческого директора, отпустит он тебя в декретный отпуск или нет? Все вопросы можно решить здесь же, так, Леша?
— Так, так. Вам уже пора, скоро годовщина свадьбы.
— Ну, еще три месяца, успеем. Как, Аня?
Обмениваясь шутками, они прошли в сад. Сюда, к старым раскидистым яблоням, Алексей вынес с утра стол и положил кирпичики по бокам вырытой ямы, чтобы на них класть шампуры. Одуванчики вокруг уже были не желтыми, а белыми, легкий ветер поднимал вверх тончайшие кружевные семена, и временами сад напоминал комнату, в которой вспороли и выпотрошили бабушкину пуховую подушку.
— Вот заразы, в рот ведь будут лезть. — Леонидов кивнул на поляну одуванчиков.
— Ничего, этим не отравишься, особенно если чем-нибудь этаким запить. Ты водку-то будешь, Леонидов? — Серега выразительно кивнул на влажную прозрачную бутылку, по которой каплями стекала расплавившаяся на жаре прохлада из ледяной морозилки.
— А то! Да под шашлычок, эх! — Алексей придвинул кастрюльку с мясом и вручил Барышеву шампур. — Угольки я нажег, можно закладывать.
Часа через полтора мужчины, уже слегка объевшиеся и захмелевшие, растянулись под яблоней на зеленой травке и блаженно разглядывали плывущие по небу белые мохнатые облака.
— Смотри, Серега, вон то — вылитый верблюд.
— Где? Какой верблюд? Это скат.
— Сам ты скат, у него же два горба. А за ним какая-то ящерица.
— Акула.
— Откуда эта морская тематика? Ты не в круиз собрался?
— Какой там круиз! К матери в Тамбовскую губернию. Мне там как раз и будет ежедневный круиз вокруг двадцати соток картошки.
— Когда поедешь-то?
— В конце августа, на урожай.
— Вообще по человеческим ассоциациям можно многое узнать. Вот тебе то акулы в этих облаках мерещатся, то скаты. Значит, на работе проблемы: какая-то хищная рыба норовит тебя пожрать.
— Не будем о неприятном. Если тебе в белом и пушистом видится верблюд, это что?
— А я верблюд и есть. Еще и убийство какого-то писателя навьючили. До кучи, значит.
— Кстати, разобрался с его шедеврами?
— У тебя хотел кое-что спросить. Ты сейчас как?
— Ну, если больше пить не будем, то вполне. Неси творение. Как там оно называется?
— «Смерть на даче».
Алексей на всякий случай посмотрел, что делают женщины, и успокоился: обе надели купальники, разлеглись на солнышке и шептались о чем-то настолько женском, что он не решился даже подойти. В прохладном доме Леонидов прихватил прозрачную папку с распечаткой и пошел к Барышеву под яблоню. Вместе они склонились над «Смертью…».
