В офис Леонидов ехал в скверном настроении, ко- сясь на конверт, который бросил рядом на сиденье, решив вечером еще раз перечитать, и думал, когда же Игорь Михин позвонит?
Михин объявился уже на следующий день без всякого звонка, злой и дерганый. Сразу спросил:
— Я у тебя заночую?
— А что случилось?
— Да… Случилось.
— Где был?
— Везде. По результатам вскрытия в организме Гончаровой обнаружена лошадиная доза снотворного, она просто заснула за рулем, а потом уже машина потеряла управление и пошла обо все ударяться.
— И твоя версия умерла, едва родившись? Где же ей могли дать таблетки?
— Уж не дома, во всяком случае. Алла Константиновна с утра поехала на вокзал отвезти племянницу, там они и попрощались, попили пепси, и тетя отправилась в своей машине дальше прямиком на тот свет.
— Но зачем Наде ее… — Тут Леонидов осекся, вспомнив, что все видел в тот вечер сам: и ссору, и отчаяние, а главное, решимость Надежды как-то изменить ситуацию.
— Вот именно. Но это уже не мое дело. Клишина Надежда Гончарова точно убить не могла. Я мотался к ним на эту чертову профессорскую дачу, говорил с соседями и выяснил, что в тот вечер девушка до одиннадцати часов сидела на дне рождения у подруги, а потом преспокойно пошла спать.
— А ее дядя?
— При чем здесь дядя?
— На, почитай. — Алексей достал из верхнего ящика стола листки «Смерти…».
— Это что?
Михин схватил бумаги и уткнулся в них, разбирал старательно, цепляясь за каждое слово, потом вдруг сказал:
— Все ясно — у них заговор.
— У кого?
— У племянницы с дядей. Сначала Гончаров едет к Клишину на дачу, убивает его, потом его племянница убивает свою тетку.
— Да? Только ты учти, что Надежда этого писаю теля любила и ни в какой заговор против него не стала бы вступать.
— Откуда знаешь, что любила?
— У меня еще листок есть, но я тебе не дам. И вообще, я им компьютер устанавливал в понедельник, с Надей говорил: она вообще никого не может убить.
— Слушай, а, похоже, ты всех женщин по этому делу знаешь? И чего ты их защищаешь?
— Не всех, а только Надежду. Вот Гончарова проверь. Насчет того, уезжал он с дачи в тот вечер, когда Клишина убили, или не уезжал.
Тут Михин неожиданно заново вцепился в листки, прочитал еще раз:
— Слушай, Леха, а может, это кто-то другой под Клишина ваяет? Гончаров тот же. Он ведь тоже писатель, вот решил досочинить.
— Во-первых, он монографии пишет, а не романы, а во-вторых, сам на себя, что ли, решил написать?
— Ну не Гончаров, так другой. Племянница. Вот. Тоже из этой филологической шайки.
— Я думаю, что все, что до сих пор мы получали под именем «Смерти…», написал сам Павел Андреевич Клишин.
— А я на экспертизу все-таки отдам эти шедевры, и пусть разберутся, авось что и выяснится.
— Как хочешь.
— Слушай, а что это за Соня у тебя появилась, ты вроде женат?
— Хочешь, тебе переадресую, ты ведь еще холостой?
— Симпатичная?
— Красавица.
— Сколько лет?
— Двадцать.
— Не пойдет. Молода.
— Самая нормальная разница в возрасте — десять с хвостом. А жениться тебе надо бы.
— Уют, чистота, домашние обеды…
— Но кто-то же на них женится?
— Ага. Вот Гончаров женился, рога пять лет носил, а потом вдруг решил выйти на свободу: любовника траванул, а баба сама кого-то достала. Теперь найдет какую-нибудь толстую тетку и будет пить бульоны и жрать домашние пирожки. Кстати, у тебя пожрать ничего нет, Леонидов?
— Ромштекс из магазина полуфабрикатов и пакет сока.
— Чего ж ты так питаешься? Правильно: любовницы готовить не любят. Соня твоя даже прибраться не может в этом бардаке.
— Слушай, Игорь, хватит. Это просто соседка по даче, я иногда ее подвожу.
— По какой даче?
— Я нормальный человек среднего достатка, дача у меня только одна, в каком она состоянии, ты сам видел.
— И с какой стороны живет соседка?
— С той самой.
— У Клишина? Так они уже туда вселились?
— А что?
— На каком основании?
— Родственников все равно больше нет, кроме этой Веры Валентиновны и ее дочки.
— А завещание? Ты что, не помнишь, что Клишин про эту Веру писал? Завещание он составил на имя сына, если тот возьмет его фамилию и его отчество. Наверняка есть документ, составленный Клишиным, о признании Паши Солдатова сыном.
— Так ничего не нашли же!
— Вот именно. Где бумаги?
— Потерялись.
— Должна быть копия у нотариуса, и у Любови Николаевны тоже. Почему она не возражает против вселения этих дам? И ты, Леха, с этими соседками уже шуры-муры? В интересах дела или как?
— А если «или как»?
— Да ты не знаешь, что это за акулы! — Михин даже жевать перестал. — Я справочки-то о них навел. Дочка все около какого-то богатого фрукта крутилась, у того собственное небольшое издательство, крутой джип, квартирка нехилая, только он с брачными предложениями не очень спешит. У мамаши долги, их возвращать надо кому-то, а что дочка столько стоит, я не очень уверен. Только зачем ты ей теперь понадобился, а, Леха? Или они думают, что, раз ты коммерческий директор, у тебя печатный станок прямо в кабинете и деньги можно пачками выносить?
— Они продадут наследство Клишина и расплатятся.
— Шиш оно им достанется! Я поеду к Солдатовой и заявлю, что знаю о завещании. Пусть подает заявление об открытии наследства, закон на ее стороне.
— Да не хочет она, неужели ты не понял?
— Денег все хотят. Если не подает, значит, чем-то кто-то ее сдерживает.
— Слушай, Игорь, давай спать. Мне завтра на работу, тебе к Гончаровым. Кстати, не ездил бы ты к ним до похорон, а?
— Ты думаешь, что там все слезы льют? Да счастливы небось до безумия, что избавились, шампанское пьют, а не водку с горя.
— Ты же не знаешь ни Гончарова, ни Надю…
— А надоело мне в этом деле копаться. Им от всего прямая выгода, да и где тетка могла наглотаться снотворного? Не сама же решила за рулем немного вздремнуть?
— А если Алла куда-нибудь заезжала еще?
— Куда? Она разбилась недалеко от площади трех вокзалов и по времени никуда больше не успевала.
— А ты подсчитывал? Может, к машине потом еще кто-то подошел?
