— Не знаю, Леша, каким ты был раньше, но что- то гнусное в тебе сейчас есть, не обижайся.
— Вот тебе простыня и еще раз простыня, в такую жару одеяла засовывают в кладовку. Подушку найдешь на диване. Все, спокойной ночи.
— Так тебе сообщить, когда Демин сознается?
— Да, сделай милость, мне отчего-то хочется знать, что дело готовится для передачи в суд.
Игорь ушел вместе с постельным бельем, а Леонидов еще с полчаса сидел на кухне, ему не хотелось спать, и мысли в голову лезли дурацкие. Он никак не мог понять, как сделал со своей жизнью то, что сделал, и откуда в человеке берется желание самого себя мучить, а потом эти же муки ставить себе в заслугу.
4
Потом прошел четверг, и пятница тоже прошла, Михин не звонил, и вечером на даче тоже не объявился. У соседей было тихо, никто не приезжал, ни Соня, ни Вера Валентиновна. Саша ничего не спрашивала, но заметила, что муж не в себе, болтала всякую чепуху, пытаясь его рассмешить:
— Лешка, ну, Лешка же! Представляешь, соседка сварила мужу щи из капусты кольраби, знаешь, такая фиолетовая вырастает, а они получились абсолютно синими. Муж и говорит: «Возьми патент на изготовление чернил, а я тебе не авторучка, нечего меня такой дрянью заправлять». И не стал есть. Смешно?
— Это анекдот?
— Ну спроси у Маши, если не веришь, спроси. А двое других соседей весь вечер ловят рыбу на пруду, маленьких отпускают, а больших складывают в майонезную баночку.
— А не слишком им там просторно?
— Ну почему ты не смеешься?
— Саша, Михин не приходил?
— Без тебя? Да он такой стеснительный.
— А Соня, случайно, не доставала больше?
— Нет, они уехали еще в понедельник. А что?
— Обе уехали?
— Ну да, на «Жигулях» на своих.
— Соня не за рулем, случайно, была?
— Нет, Вера Валентиновна за рулем. А что ты так переживаешь?
— Что-то не по себе. Значит, все спокойно. Ну и хорошо, — успокоил Алексей сам себя. — Хорошо, когда все спокойно. А ты как?
— Нормально. Очень неплохо себя чувствую.
— Значит, у нас все в порядке…
…Игорь Михин неуверенно заглянул к ним в калитку уже вечером следующего дня: вошел, глядя на дорожку, а не на Леонидова, проковылял к крыльцу. Алексею сразу не понравилось его лицо, какое-то озабоченное и по всем ощущениям горькое, как испорченная сметана.
— Ты чего так долго не объявлялся? Квасу хочешь?
— Знатный у вас квас. — Михин сел на крыльцо. — Только комары кусают, не посидишь тут спокойно.
— В дом пройдем? У меня там в розетке штуковина торчит, от которой эти твари дохнут.
— Нет, я здесь, чего пол там топтать?
— Так ты почему такой странный? Вчера не мог позвонить?
— В общем-то не хотел тебя расстраивать…
— Да? А чем таким можно меня расстроить?
— Леша, ты сильно переживаешь, когда ошибаешься в своих догадках?
— Насчет чего?
— Ну, это писательское дело… Там все оказалось так, словом, похоже, мы его скоро закроем…
— И?
— Насчет Демина…
— Да не тяни. Допрашивали его?
— И его, и Веру Валентиновну.
— Признались они, что были у Клишина?
— Да. Оба.
— А окончание этой «Смерти…» нашли?
— Он ее сам принес.
— Кто?
— Демин.
— Сам?!
— Ну да. Короче, на, читай. Только не расстраивайся сильно. — Михин достал из сумки прозрачную папку, из папки несколько листков, так же плотно отпечатанных на лазерном принтере.
— Да вроде уже не в нежном возрасте.
Леонидов взял то, что хотел увидеть с самого начала этого расследования, и разложил перед собой в порядке номеров страниц. Конечно, это было совсем не то, что он ожидал прочесть.
СМЕРТЬ НА ДАЧЕ (ОТРЫВОК)
«Мое время. Ах, это мое время…
«Кто кончил жизнь трагически, тот истинный поэт…» — спел Высоцкий и остался в анналах истории едва перевалившим за сорок. В России поэты не умирали в своей постели, они сами искали мучительную смерть и, если она не приходила, обрезали свои годы петлей или пулей. Твое время приходит, и оно же уходит, потому что век продолжается, а ты остаешься в той точке, в которой достиг своей наивысшей славы, и будущего нет, как нет сил родиться заново и написать все заново и как бы уже за другого. Душа — это сосуд, и, как во всяком сосуде, в ней есть дно, приходит момент, и с него уже соскребаются остатки, мутные, неприятные на вкус щербатыми крошками рифм и рваным ритмом явно перестоявшихся и превратившихся в уксус предложений. Это уже не вино, оно никому не бьет в голову, а заставляет выплевывать себя изо рта, и эти плевки стекают изнутри по твоему сознанию, скапливаясь в зловонную мелкую лужу.
Им повезло, всем этим гениям, они все время с чем-то боролись. Тогда был режим, который надо было свергать, или течение масс, слегка развернувшись против которого можно было запросто пролить свою кровь и навсегда остаться мучеником. А с чем бороться сейчас, когда хор голосов против режима куда громче того, который «за», когда можно сказать все, а этого никто даже не услышит, потому что нас погребла под собой свобода слова, обрушившаяся пеплом из жерла разбуженного вулкана, но ее оказалось слишком много, и каждый стал захлебываться и давиться? Что можно противопоставить этой стране, в которой люди не живут, а выживают, и нужно им уже не слово, потому что слов и так говорится слишком много, а просто кусок хлеба и тепло?
Конечно, я совсем не поэт, я позволял себе писать романы потому, что сейчас время — время прозы, а не стихов. Но надеюсь, что и стихи мои когда-нибудь прочитают, я их заботливо собрал и подготовил, как и все остальное, о чем сейчас расскажу.
Есть такая болезнь, от которой умирают только поэты: рак души. Это когда физически абсолютно и даже чересчур здоровый человек не может дальше жить. Ну не может, и все, а видимой причины для этого нет. Но сейчас предисловие к истории моей болезни.
Итак, мне захотелось славы. Почему не досталось ее до сих пор? А кто сейчас не пишет? Разве только ленивый и безграмотный. Зато читать умеют все, а теперь представим, что нужно прочитать человеку, весь день занятому борьбой за существование. Историю такой же борьбы? Чтобы узнать, что бороться бесполезно, что вся его жизнь не больше чем тараканьи бега, а в конце только сомнительный приз в виде вечного успокоения? Этим людям теперь нужны только сказки. Сказки о том, что добро побеждает зло, что за преступлением всегда следует наказание, что бедная секретарша всегда выходит замуж за богатого босса, что любовь есть, она не может не быть… И счастье есть, пусть даже оно каждый раз одинаково тонет в океане любви.
