И Джейсон молчал, безропотно все снося. К тому же, неутомимый оптимист, Джейсон ожидал спасения в любой момент. В любую секунду он ожидал, что распахнутся двери, и Большой Джон освободит его. И он молчал, часами глядя на миниатюрного капитана тупыми глазами, разинув слюнявый рот. Естественно, молчание провоцировало новые прогулки, но Джейсон не сказал коротышке ни слова.
К бессоннице прибавился голод, Джейсона кормили только раз в день, если горсть червивого риса и чашку мутной воды можно назвать едой и питьем. Хотя сначала его мутило, Джейсон скоро понял, что надо есть все, что дают, и благодарил Институт за предусмотрительные инъекции протеинов, минералов, витаминов и всего прочего перед отъездом из Нью-Йорка. Он благодарил Большого Джона в перерыве между проклятиями за то, что того долго нет.
Голод очень просто подавлялся КИ, как и остальные пытки. Джейсон легко заглушил истощение, голод, разочарование и сотни укусов ползающих и летающих насекомых, которые слетались на грязь его камеры, бывшего туалета, покосившейся, ржавой клетки с полустертой цифрой "3". С КИ он убирал боль и молчал. Сначала это было просто, у него была надежда. Он был уверен, что Институт откроет двери в любую секунду.
Но когда время расплылось, как свет сквозь мутное стекло, Джейсон использовал КИ, чтобы выжить и молчать. Но и это становилось все труднее, а потом запасы питательных веществ и антибиотиков истощились. Когда кожа пошла пятнами от плохого питания, губы и десны покрылись язвами цинги, от грязи воспалились язвы на ягодицах, ногах и ступнях, а легкие воспалились, Джейсон со всей оставшейся энергией стал думать, как забрать О'Брайена с собой. Он бросил мысль о спасении и надежду остаться невредимым после пыток, их заменила мечта прикончить О'Брайена, прежде чем умереть.
По своим расчетам, Джейсон был в Пунта де Флеча почти три месяца, значит, его тело скоро разложится. Он надеялся добраться до О'Брайена, прежде чем растечется окончательно. Молчания уже не было достаточно. Джейсон хотел почувствовать глотку О'Брайена под своими пальцами, пока те не онемели. Одно движение за месяцы пыток. Джейсону нужен был всего один момент. Только минута, чтобы выжать из О'Брайена последнюю каплю жизни.
Смешно, конечно. Джейсон вспомнил, как сомневался, что может хладнокровно убить. Как колебался у Флэка, стараясь избежать соглашения, а потом — убийства. Сейчас он мечтал убить О'Брайена. Он лелеял мысль об убийстве. Он питался ею. Мысль о горле О'Брайена в его пальцах давала ему силы поглощать наказания и ждать минуты для нападения.
Но Джейсон хотел убить не из благородства. Не для того, чтобы О'Брайен уже никого не мучил. Нет, Джейсон хотел убить капитана потому, что тот его насиловал. Он посягнул на систему ценностей Джейсона, пересек границу, которую раньше никто не пересекал. Много лет назад Джейсон утратил радость любить и быть любимым, но утратил и боль ненависти. Он никого не хотел убивать, потому что никого так сильно не ненавидел. А сейчас, когда Бруни стала его первой любовью, О'Брайен стал первой ненавистью; он изведал сладость любовь с Бруни и хотел полноты ощущений от ненависти. Ощущения убийства. Кроме того, он принял теорию Флэка, что агентов силы придется убирать силой. О'Брайен стал олицетворением системы безжалостной диктатуры жестокости.
Но война не закончилась, и в конце концов Джейсон рассказал все. Рассказал, судорожно выдумав правдоподобную историю и отчаянно надеясь, что в его ложь поверят, потому что маленький капитан нашел его слабость. Трещину в броне, о которой он сам и не подозревал.
В последний день войны Джейсона вытащили из камеры до рассвета, и он настроился на прогулку и допросы, но, к его удивлению, его провели в офис О'Брайена без обычных хождений, душа и дезинфекции. Его провели в офис, привязали к креслу и оставили одного.
О'Брайена не было, и Джейсон почувствовал перемены. Но офис был таким же. Стол. Раковина, стерильный шкаф с полотенцами, лазер...
Не было шкафов. Длинных черных шкафов, и Джейсон внутренне возликовал от мысли, что произошел переворот и О'Брайен, нагой, сидит где-то в камере. Но его фантазии были сметены появлением О'Брайена.
О'Брайен облокотился о дверной проем и улыбался Джейсону, похожий на Джоан Кроуфорд в её первых фильмах.
— Лопес, ты побеждал меня во всем, — усмехнулся О'Брайен, глотая слова от возбуждения. — Ты пережил побои, допросы под наркотиками, ящик — все. Даже эти 12 дней...
Только 12 дней? И это все? Он провел с О'Брайеном чуть больше месяца? 12 и 32 будет 44. Меньше девяностодневной жизни его тела. Он ещё не умирал. Предстояло ещё 46 дней с О'Брайеном.
— Ты отказывался говорить, что я хотел. Ты вообще не говорил со мной.
Тысяча сто четыре часа. Не прошло и половины срока.
— И я решил попробовать новый метод извлечения информации. Новый путь в твой мозг за нужными ответами.
О'Брайен хихикнул, и Джейсон содрогнулся, представив все мыслимые пытки, какие ещё не испытал О'Брайен.
Потом он перестал гадать.
Последняя пытка была прикручена к каталке, на каких возят пациентов в больницах, за ним следовал мужчина в деловом костюме, скептический, как всегда. Стол был накрыт простыней, вероятно, из-за тяги О'Брайена к театральности, но холмы и впадины не были похожи на форму лазера. Больше было похоже на женщину.
Несколько мучительных мгновений, пока О'Брайен ставил перед ним стол, а незнакомец занимал место в тени, Джейсон думал, что это Бруни. Мысль испугала его больше, чем все изобретения О'Брайена, и он повторял, что Бруни в Нью-Йорке, а не в Пунта де Флеча. Когда тело затрепетало, Джейсону показалось, что все же это не Бруни. Может, контуры были чуть другими. Может, он просто не хотел, чтобы это была Бруни. По какой бы то ни было причине, Джейсон был уверен, что это не Бруни, и страх о время речи О'Брайена куда-то ушел.
— Вот новый способ, Лопес. Дорога в твой мозг.
Как кудесник, показывающий фокус, О'Брайен сорвал простыню, и предчувствие Джейсона подтвердилось.
Он был прав. Это была не Бруни. Под простыней оказалась девушка, которой не было и двадцати, Голая, как и Джейсон, слишком испуганная, чтобы смущаться. Два ремня обхватили лодыжки и бедра, ещё два — талию и грудь. Кто-то положил её большие груди поверх ремней, и они походили на два омута плоти с розовыми сосками. Руки были заведены за голову, и девушка была беспомощна, как муха в паутине. Вроде её не били и не насиловали, на личике с огромными глазами не было кровоподтеков. Но черты её искажал страх, а большие глаза уставились на О'Брайена.
— Вот козырная карта, — хихикал О'Брайен, взяв её лицо в руки. Она сжалась и пыталась уйти от прикосновения. О'Брайен только смеялся, и Джейсон с трудом держал тлеющую ненависть под маской безразличия.
— Лопес, — О'Брайен толкнул стол, и лицо девушки оказалось в паре дюймов от лица Джейсона, — за все это время ты не сказал ни слова, кроме своей глупой сказки. Теперь ты будешь говорить столько, сколько я захочу.
