Хочу, чтобы она была счастлива, чтобы нашла свою судьбу, и потому ей будет лучше, что нас не станет, потому что не будет убежища, куда она может спрятаться, где может плакать и жаловаться. Но больше всего я хочу, Боб, чтобы она знала то, что есть и всегда было правдой: что мы ее ужасно любим, что мы счастливы, что она у нас есть, и что сейчас, попав в дурацкую западню здесь, наверху, мы думаем только о ней. Наверняка ей это немного поможет, прибавит ей больше сил, чем когда-либо до сих пор. — Паола замолчала. — Это кое-что из тех пустяков, о которых я хотела бы с ней поговорить, Боб. Или не стоит?
Мэр взял ее под руку. Голос его звучал нежно.
— Пойдем поищем какой-нибудь телефон, — сказал он.
* * *
Кэрри Уайкофф нашел сенатора Петерса — он опирался о стену и разглядывал зал.
— Я смотрю, вы совершенно спокойны, — заметил конгрессмен. Это прозвучало как обвинение.
— А вы что предлагаете? — спросил сенатор. — Произнести речь? Собрать комиссию? Составить заявление или передать дело в суд? — Он помолчал, а потом совсем иным тоном продолжал: — Или позвонить в Белый дом, свалить всю вину на власти, а потом позвонить Джеку Андерсену и рассказать ему, как тут идут дела?
Уайкофф возмутился:
— Вы и Бент Армитейдж обращаетесь со мной, как с мальчишкой, у которого еще молоко на губах не обсохло.
— Это, наверное, потому, сынок,— ответил сенатор, — что вы иногда ведете себя именно так. Не всегда, только иногда. Как, например, сегодня. — Он обвел взглядом зал. — Здесь полно глупцов, которые понятия не имеют, что происходит. Вам уже доводилось видеть панику? Настоящую панику? Толпу, охваченную животным ужасом?
— А вам? — спросил Уайкофф и тут же подумал, что вопрос этот излишен. Джейк Петерс никогда не вступал в дискуссию с незаряженным револьвером.
— В шестьдесят четвертом году я был в Анкоридже, когда произошло землетрясение, — сказал сенатор и после паузы продолжал: — Вы никогда не попадали хотя бы в небольшое землетрясение? Нет? Мне кажется, это ни с чем не сравнимо. Человек всегда считает землю чем-то надежным, неизменным и безопасным. И когда она начинает колебаться под ногами, то спасения искать негде. — Он махнул рукой. — Но Бог с ним. Да, я уже пережил панику. И не хотел бы этого еще раз. Особенно здесь.
— Вы правы, — ответил Уайкофф, — я тоже. Что вы хотите предпринять?
— Перестать подпирать стену, — ответил сенатор и так и сделал.
Рассерженный Уайкофф раскрыл было рот, но тут же снова закрыл.
— Не надо нервничать, — продолжал сенатор. — Я не собираюсь насмехаться над вами. Потрогайте стену. Ну как, горячо? Я стоял, прислонившись к ней, и чувствовал, как она раскаляется. Это происходит очень быстро. Видимо, это означает, что по шахтам в ядре здания поднимается горячий воздух, возможно, и пламя. — Он посмотрел на часы и невесело усмехнулся. — Быстрее, чем я думал.
— Вам нужно было стать ученым, — недовольно сказал Уайкофф.
— Ну а разве мы с вами не ученые, вы и я? Мы ведь занимаемся общественными науками, не так ли? — Сенатор усмехнулся, на этот раз веселее.— Наши методы не слишком научны, признаю, но мы все пытаемся держать руку на пульсе, контролировать кровяное давление избравшего нас народа и действовать сообразно с ним.
— А иногда, и чаще всего, бездействовать, — добавил Уайкофф.
— Бездействие — тоже действие. Некоторые понимают это слишком поздно, другие — никогда. «Так не стойте же — действуйте!» — вот обычная реакция. Хотя требование «Ничего не делайте, лучше стойте» — часто могло быть более разумным. Помните, как Маугли попадает в логово кобр, которые не хотят причинить ему зла, и тогда кобры говорят удаву Каа дословно следующее: «Ради бога, скажи ему, чтобы перестал вертеться и наступать на нас!» Черт побери, парень, мне вся эта ситуация нравится не больше, чем вам, но я не вижу, что можно предпринять, и пока мне не придет в голову ничего умного, я не собираюсь ничего делать, чтобы не навредить больше. Так что успокойтесь и наблюдайте за окружающими. Как вы думаете, куда так целеустремленно направляются Боб и Паола Рамсей? Может быть, в туалет? Уайкофф улыбнулся.
— Может быть. Это настолько же правдоподобная гипотеза, как и любая другая.
— Самая правдоподобная, — сказал сенатор. — Однажды, помню, посреди дискуссии, которая расшевелила обе палаты и заполнила галерею журналистами, репортерами с радио и телевидения и просто любопытными или убежденными в том, что решается судьба народа, — а возможно, так и было, — один старый сенатор от Небраски, или Оклахомы, или, скажем, от Нью-Йорка наклонился к своему коллеге и что-то прошептал ему на ухо. Репортеры на галерее враз определили — что-то происходит. И действительно. А старик сенатор сказал: «Слушай, Джордж, я должен пойти отлить, а то лопнет мочевой пузырь. Столько кофе, и к тому же еще фасолевый суп… Пока этот старый козел закончит, я уже вернусь». И он встал и величественно вышел из зала. Все на галерее при этом думали, что он направляется прямо в Белый дом, чтобы обсудить что-то с Ним.
Уайкофф снова улыбнулся.
— Какую бы вы хотели эпитафию, Джейк? «Он ушел смеясь»?
Сенатор покачал головой. Лицо его стало серьезным.
— Нет, мне кажется, я заслуживаю самой почетной надписи: «С тем, что имел, сделал все, что мог». Думаю, что мы спокойно можем выпить, а?
* * *
Инженер-электрик Джо Льюис сказал:
— Что произошло, нам по-прежнему не известно. Возможно, сгорели электромоторы. Или полетел подводящий кабель. Все, что можем сделать, — проложить от подстанции новый кабель, подключить его и надеяться, что щиты смогут подать напряжение на лифты. — Он развел руками: — Никаких других вариантов у нас нет.
— Ну так беритесь за дело, — ответил Гиддингс. — Электростанция «Кон Эдиссон» готова помочь нам.— Он замолчал и уставился в небо, где гигантские здания почти соединялись вершинами. — Назовите мне хоть одну разумную причину, — взмолился он, — почему нужно было это чертово здание строить таким высоким?
— Потому, — ответил Джо Льюис, — что кто-то построил другое высокое здание и нам нужно было его превзойти. Нет ничего проще. В этом вся суть.
Глава 8
17.03-17.18
Зиб уже снова сидела за столом в редакции журнала, но никак не могла сосредоточиться. Было уже поздно, и перед ней все еще лежали груды рукописей, уже прочитанных и рекомендованных к изданию. По большей части это чтение она воспринимала как гимнастику для ума. Но сейчас, в эти минуты, рукописи казались ей никчемными, даже глупыми и — как сейчас говорят — неактуальными.
Но это была неправда. Даже не глядя на их страницы, она знала, что изрядная часть, даже большинство этих историй — о молодых женщинах и их проблемах, а если это не актуально, тогда что же? Ведь она тоже молодая женщина, не так ли? И, слава богу, наконец стало ясно, что у нее те же проблемы, что и у всех.
