Как-то раз, еще задолго до сыти, наш Кузя решил сделать сгущенного скунса. Наловил скунсов в лесу, выдавил в бутылку и стал это добро вываривать. Обычный скунс просто делается, выдавливаешь скунса, смешиваешь со спиртом — и хватает, ночью к тебе мало кто решится подойти. А Кузя хотел настоящий скунсовый яд приготовить, чтобы все шарахались. Вываривал он их, вываривал, а потом как взорвалось у него все, разлетелось. Пришлось из станицы на месяц уходить, пока не выветрилось. Листья в тот год не позеленели, все лето желтые висели. Воняло так, что у многих зрение даже отключалось.
Скунс — мощная штука. Вот и сейчас глаза зачесались, пришлось использовать на промывку последнюю воду. И только прополоскал я очи свои, как гляжу — лезет.
Черное, как почти все ночные твари. Человекообразной формы, руки-ноги, голова, все как полагается. Только раскорячено, на четвереньках и двигается медленно, с лося размером, ноги толстые. Знает, что мне не убежать, не торопится.
Остановилось. Метрах в трех. Смотрело. Глаз у него не видел, но оно смотрело, я точно знал, чувствовал взгляд.
Перевернулся на спину. Это далось нелегко, несколько минут я кувыркался на зеркальном льду, но все-таки перевернулся, оказалось, эта тварь еще ко мне немного приблизилась, так, на полметра.
Выстрелил.
Картечь рассвистелась по сторонам. Непробиваемый для картечи, попробуем пулькой…
Зарядил пулю. Разрывную, по таким тварям только разрывными стрелять. В голову не целил, у погани головы крепкие, труднопробиваемые. В ногу, в колено.
Выстрел.
Раскоряка вздрогнул. Не знаю, добралась ли пуля до его кости — явного знака он не предъявил, постоял немножко, затем начал продвигаться дальше. Пуля, скорее всего, завязла в сале. Ясно. Оружием его не прошибешь.
Надо что-то придумывать. Срочно. Срочно.
Я распотрошил рюкзак, вытряхнул содержимое на лед. Порох.
Порох, драгоценный мой порох, можно подорвать. Не обязательно подорвется, можешь и сам подорваться вполне, кинешь бутыль, а она к тебе обратно соскользит…
Раскоряка остановился и вдруг резко плюнул в мою сторону. Чем-то длинным, вроде как языком, есть такие ящерицы, на мух охотятся. Только язык этот в полете у нее развернулся в зонтик с крючковатыми цеплялами, я с трудом увернулся.
Так. Значит…
Оно плюнуло еще. Вцепилось языком в ногу. Поволокло, легко я так покатился, понял, что это вот, скорее всего, язычник. Гомер про них рассказывал. Хуже язычников только сатанисты. А этот знатный язычник, крепкий у него язык, я топором его хрясть по языку — только тогда и отпустил. И тут же топор у меня вырвал — и в пасть. Опасный язычник, но вполне безмозглый — топор проглотил.
И вот когда он топор сожрал, тогда я и придумал.
Смола. Несколько пузырьков. Смола — крайне полезная вещь.
Выдавил на лед сразу из трех. Густая, зернистая, пахнет лесом. Слепил в комок, стал разминать.
Вообще, смолу быстро не разомнешь, к рукам она прилипает и вообще ко всему вокруг, но с этим зеркальным льдом было проще — стал катать по нему. Скоро образовалась плоская лепешка, я свинтил крышку с бутылки и щедро насыпал на лепешку порох, горкой. Затем слепил края.
Топор вывалился у язычника из пасти, поехал ко мне, невкусный. Сам поганец стоял, размышляя, что делать, недолго размышлял, почти сразу плюнул языком, едва успел ноги задрать.
Сделал колобок Липкая лента, не зря все-таки у Рябого ее позаимствовал. Липкая лента — то, что надо…
Язычник стал обходить сбоку, примеривался, как поудобнее уцепиться.
Чтобы получился взрыв, надо выжать воздух. Потискал колобок, обмотал его лентой. Теперь поджиг. У меня несколько, еще давно сделал из старых мелкокалиберных патронов. С помощью такой штуки можно костер хоть под водой разжечь, мы их специально для болотных походов делали.
Язычник примеривался. Я торопился. Нож, огниво, чирк. Поджиг зашипел. Он секунд пять горит, не больше.
Вообще-то я рассчитывал на языческую глупость. Если он схватил топор, значит, схватит все, что движется. И язычник оказался совершенно глуп.
Я медленно запустил в его сторону дымящийся шар. Язык метнулся к бомбе, обхватил ее, сжал и жадным движением препроводил в желудок.
— На здоровье, — сказал я.
Бумкнуло.
Язычник подпрыгнул. Как-то сразу в разные стороны, подпрыгнул и опустился на растопыренные лапы.
Из пасти задумчивыми струйками выбирался дымок, а затем стало вываливаться что-то, похожее на кишки. Много и с хлюпаньем. Черные дымящиеся внутренности, которые тут же застывали на ледяном зеркале.
На всякий случай я выдавил смолы, свернул еще колобок. А вдруг сестричка заявится? Мало ли? Местечко удобное, прикормленное…
Горячие кишки вывалились на ледяную поверхность, и она потрескивала. Явно потрескивала, как замерзшее стекло, в которое льют кипяток. Я пригляделся и обнаружил, что по зеркалу разбегаются трещинки. Уже не очень тонкие.
Вторая хорошая мысль посетила меня за эту ночь.
Раскатал из смолы червячка, замкнул его в колечко и положил на лед. Чтобы не поехало, удержал его кончиком ножа. В колечко засыпал пороху, поджег.
Порох выгорел зеленым огнем, и я услышал треск погромче. Сдвинул смолу. Трещина. Глубокая, нож удалось вставить почти по рукоять. Лезвие сидело крепко, я подтянулся на нем обеими руками. Меньше, чем полметра, гораздо меньше. Я нашел способ, чтобы выбраться.
Через четыре часа я был уже близок к спасению. Я старался.
Еще через два часа возникли сложности.
Солнце поднималось. Я карабкался к берегу. Колечко — порох — нож. Колечко — порох — нож. Главное — успеть вытащить клинок из одной трещины и загнать его в другую. Получалось. Несколько сантиметров за каждый раз.
Берег медленно приближался. И солнце, оно всползало выше, зеркало разогревалось. Теперь для каждой трещины мне требовалось больше пороха. Пороха было жаль, но подыхать здесь тоже не очень хотелось. И я полз.
Чем ближе я подбирался к берегу, тем трудней становилось. Последние три ножа я почти вбивал. Трещины затягивались очень быстро, края срастались, зеркало восстанавливалось, до берега оставалось совсем чуть.
Приготовил последний заряд, подпалил, зеркало хрустнуло, загнал нож, рванул…
Лезвие обломилось у самой гарды. Я вцепился ногтями в обломок, стараясь удержаться, чувствуя, что начинаю сползать. Ногти, конечно, сломались.
Тогда случилось что-то невообразимое. А может, лед по краям этой поганой ловушки был просто не таким гладким. Одним словом, я дернулся. Как-то всеми мышцами, всей душой, всей кровью и сухожилиями.
И поднялся на ноги.
Ненадолго, может, на пару секунд.
Ноги ушли вперед, и я с размаху хлопнулся на спину.
