Фонарь загорелся. Алиса опять перепрыгнула с рельса на рельс.
— У вас ничего вообще нет. А вот на Вышке электричество прямо из воздуха собирают. И воду тоже. А еда у них сама растет, лишайники такие. Внутри Вышки лишайники растут, их собирать можно, сушить, толочь, а потом хлеб из этого печь. Там хорошо — воздуху много. Одно плохо — спускаться тяжело уж больно. Но они и не спускаются, так там и живут безвылазно. И рожают на Вышке и помирают. Там главное повыше местечко себе занять, я почти на самом верху жила. Там пол прозрачный — а? Спишь себе, потом просыпаешься, смотришь вниз, а внизу огоньки бродят. Светляки. Ты знаешь, кто такой светляк?
— Не…
— Рыбинск, мама дорогая… Это от китайцев еще пошло, от китайского бешенства. И заразные все, если тебя укусит — наверняка заразишься. А самое плохое — не перебить никак. Сколько ни бей — все равно прибавляются. И светятся в темноте. Красиво.
— А как ты туда попала? На Вышку?
— Как-как, так.
Алиса почесалась.
— В хлябь вляпалась спросонья. По пояс. Полдня сидела, от рубцов отстреливалась. А потом заряды кончились, думала, все уже, замесят в фарш. Выручили. Пришлось лишайники полгода разводить в качестве благодарности. Это я тебя безвозмездно спасла, а вышкари никого просто так спасать не будут, не та порода.
Свет опять погас.
Алиса снова принялась греметь фонарем, ругаться и разговаривать громко, громче, чем нужно, наверное.
Боится, подумал я. Она тоже боится. И это нормально. Кто не боится, тот долго не живет. Я тоже боюсь. Вот сейчас, например. Темно. И тьма эта совершенная и глухая, как стужа в високосную зиму. Воздух колышется. Точно там, впереди, есть что-то живое. И большое. И жадное.
— Пальцы кончились, кажется, — сообщила Алиса. — Сейчас поменяю… Все портится. Вот раньше пальцы были — на неделю хватало, а сейчас чуть-чуть погорят — и все…
Надо мной смеется, подумал я. А у самой ничего не работает.
Я сел на рельс. Неожиданно теплый, похожий на большую толстую змею. Достал огниво, достал пропитку. Чирканул. Букет искр, пропитка вспыхнула, осветила пространство туннеля.
Алиса что-то делала с фонарем. В полумгле походила на странное существо, состоящее из углов, палочек и небольших искр. Лицо ее светилось добрым светом.
Я сделал несколько шагов. Чуть впереди, на самой границе освещенного круга, на стене было что-то написано. Я сощурился.
— Что это? — Я указал пропиткой на надпись. — Ре… Регись…
— Ась! — Алиса подскочила ко мне, дунула на огонь. Пропитка погасла, Алиса схватила меня за шиворот, прижала к стене, с силой — у меня круги в глазах заплясали.
— Тихо! — прошептала она уже почти в ухо. — Не шевелись! Я и так не шевелился.
— Тут нельзя живого огня! Совсем нельзя! Он же пахнет! По туннелям сразу разнесется! Сюда столько желающих соберется…
— Я не знал… Ты говорила безопасно…
— Не знал… Ты, рыбец, ничего не знаешь. А делаешь! Безопасно, когда знаешь, что делать! Так что ты ничего не делай! То, что я скажу, делай… Ну все, теперь нельзя вперед.
— Почему?
— Потому, что они учуяли уже. Наверняка учуяли…
— Кто? — Я на всякий случай нащупал капсюльник.
— Не знаю. Тут много всякого… Назад пошли.
— В темноте? Ты что, совсем ничего не понимаешь? Мы же ноги тут поломаем…
Алиса рыкнула с досады.
— Надо бежать, — сказал я. — Бежать без фонаря не можем. Значит, зажигай фонарь.
— Я пытаюсь… — нервно ответила Алиса.
— Пытайся скорей.
Я достал из-за спины карабин. Надо было перезарядиться.
В стволе лежал сточенный жакан, не годится для темноты, не успею прицелиться, требуется картечь.
Я могу делать это с закрытыми глазами. Перезаряжать, чистить, спасибо Гомеру. За ночные тренировки, за тренировки вслепую, за плеть. Только плетью можно влупить в головы ленивых науку.
Поехали. Тропарь.
На правом рукаве картечь. Вклеена в ткань, скусил шесть крупных свинцовых горошин, спрятал под язык.
Заблокировал курок. Вынул капсюль.
Установил карабин прикладом на рельсу, выщелкнул шомпол, перевернул другим концом, с буравчиком. Надо было вынуть пулю, вставил шомпол в ствол, нажал, повернул.
Вытащил пулю. Крепкая, с тупым концом, хорошая пуля, если такой в лоб медведю — снесет полчерепа. Уронил, пуля брякнула под ногами. Зубами сдвинул золотник с рожка, досыпал в ствол второй заряд. Вбил шомполом пыж.
Выплюнул в ствол картечь. Пыж. Шомпол. Капсюль.
Все. Установил шомпол на место. Неплохо. Секунд двадцать пять.
— Чего это ты там бормотал?
— Тропарь, — ответил я.
Во рту бродил неприятный вкус свинца.
— Это заговор, что ли?
— Это тропарь. От зла.
— Разве можно от зла заговориться?
Я не ответил. Прислушивался. То есть пытался понять… Кто-то там был. Впереди. Папа сидел смирно, но я чувствовал — есть. Хотя такое бывает, много замкнутого пространства, стены, они давят на голову…
Есть кто-то, есть.
Воздух шевельнулся. Или мне так казалось от участившегося дыхания… Я вглядывался в темноту. Левой ногой нащупал рельс, чтобы знать направление.
Выстрел.
Из ствола с визгом вылетела картечь и желтое пламя, запахло дымом, Алиса в очередной раз стукнула фонарь, и он, наконец, загорелся.
— Бежим! — Алиса схватила меня под руку и потащила назад.
Оглянуться я не успел.
Мы бежали минут пятнадцать, быстро, с полной выкладкой, потом показалась лестница.
Алиса зачеркнула «23», повесила фонарь на крюк и быстро полезла вверх.
Я некоторое время еще стоял, прислушиваясь. Никто нас не преследовал, в тоннелях дремала тишина.
В фонаре щелкнул таймер, и в очередной раз стало темно. Я подпрыгнул, зацепился за нижнюю перекладину и полез вверх на руках.
Глава 10
Ужин и завтрак
— Там что-то написано было, — сказал я. — В туннеле. На стене. «Регись». Что такое «регись»?
— Не знаю. Мало ли что на стенах пишут?
Мы сидели в вагоне трамвая. Кроме нас, никого внутри не было, ну так, два давнишних мреца, только не ходячих, а совсем мертвых, засушенных. Вокруг Алисы вились мухи, Алиса гоняла их ножом. Я смотрел в окно. У нас тоже есть трамваи. Два. Один ничего, другой весь прогнил. Если у тебя, допустим, зубы болят, а вырывать не хочется, надо идти в тот, который ничего. Сидеть там три часа молча. А если, к примеру, врастает ноготь, а палец отрезать не хочется, то надо идти в ржавый.
