— Жарить будешь? — спросила Алиса. — Или завялишь?
— Не, не буду.
— Некоторые их жрут, — сказала она. — Говорят, что вкусные.
— Может быть…
А что, у нас вот некоторые червей едят. Обычных, земляных, их вдоль ручьев много водится. Ловят, вымачивают, потом в опилках пару дней очищают, а затем и есть уже можно. Жарят. Или сушат, а потом муку делают. Или суп.
Я развертел проволоку с личинками над головой и зашвырнул подальше.
— А раньше никаких попрыгунов не было, — сказала Алиса. — Завелись. Тут все время что-то заводится. Не город, а завод какой- то… Про Винный Завод слыхал?
— Нет.
Расстелил рядом с колыбелью кусок полиэтилена, собрал на него верхний слой грунта, жирную, черную землю, под которой обнаружился вполне себе желтый песок Песок — лучший грунт для колыбели.
— …Тебе бы как раз туда — как раз твоим бредовым идеям соответствует. Если есть у тебя какая-нибудь вина — все, можешь не ходить. В три счета сдохнешь. Сходил бы, проверил…
Я стал копать песок Не торопясь, вгонял лопату, нажимал, вытаскивал, опрокидывал на пленку. Песок был равномерным, не очень рассыпчатым, не очень мягким. Колыбель откапывать следует на три лопаты — если меньше, тебя могут учуять сверху, если глубже — можешь поутру не проснуться. Тяжесть на грудь давит, во сне может дыхательный центр отключиться.
— А выпь? — Алиса разволновалась. — Это же самое поганое — выпь.
Я подумал, что выпь, наверное, что-то выпивает. Кровь. Ты спишь, а тут приходит выпь — и всю кровь выпивает. А без крови не жизнь, это всем известно. Хорошее название, понятное, ясно, что ждать. Падь — падаешь, хлябь — хлябаешь, выпь кровь выпивает. Шейкер опять же, шею свернет в полторы секунды. Гомер рассказывал, что раньше эти названия совсем другое обозначали, неопасное. Простые слова, добрые, предметы полезные. А сейчас плюнуть хочется.
Я плюнул.
— Выпь, когда человека увидит, так действует. Подкрадывается поближе — и начинает вопить. Громко так — у-у-у. И вся гадость в округе сразу знает — ага, здесь есть что пожрать. И не убить ее — маленькая, серая, шустрая, не найдешь. Вот так она за тобой и ходит — вопит и вопит, и днем, и, что самое страшное, ночью.
— И что?
Я принялся мельчить и рыхлить землю в колыбели.
— И то. Вопит и вопит, вопит и вопит, до тех пор вопит, пока тебя кто-нибудь не слопает. А сама выпь тут как тут уже — и остатки подбирает — она ведь маленькая, ей много не надо, палец съест — и рада. Вот раньше выпь была?
— Нет, наверное.
— Правильно. Раньше не было. А теперь есть.
— Это потому, что Предел, — сказал я.
— Что?
— Предел Дней, Предел Зла.
— Это как?
— Просто. Владыка Сущего — он наверху живет…
— На небе, что ли? — Алиса с недоверием хлопнула в ладоши.
— На небе, на небе. Только не на этом, а на другом. В космосе.
— Ну да, конечно.
— Так вот, — продолжил я. — Слишком много развелось в мире падших и поганцев разных. Раньше их мало было, а теперь вот, наоборот, много. Так много, что между ними стали и праведники уж совсем-совсем незаметны. И Владыка все это затеял для того, чтобы отделить хороших людей от плохих. Когда крутом вообще одно зло, праведники на его фоне проявляются более отчетливо.
Алиса рассмеялась. Она вообще была очень смешливой девушкой, как зубы до сих пор не выпали еще?
Я продолжил вырезать колыбель. Больше половины уже вырезал, оставалось как следует взрыхлить дно.
— Когда Зло достигнет своего окончательного Предела — Владыка сметет его с лица земли и начнет разбираться — кто как себя вел. Души падших он умоет огнем и ядом, души праведников возродит и населит…
Алиса рассмеялась еще громче.
— Что смешного?
— Все. Все смешно, от последнего до первого слова. Сме-хо-та. Если он в космосе сидит, то как он все тогда видит?
— В телескоп, — тут же сказал я.
— Ага, в телескоп. А если дело под землей происходит? В подземноскоп? Не рассказывай сказки, Рыбинск. Отделяет, говоришь? Праведники останутся, а неправедники в навоз, так?
— Так.
— А как отличить грешника от праведника? — спросила Алиса.
Глаза прищурила, наверное, так китайцы вот выглядели — узко смотрели.
— Просто, — ответил я. — Просто отличить, много признаков, мне Гомер говорил. Вот самый простой. Все грешники — умерли, а праведники еще нет. Каждый, кто жив, способен стать праведником. При определенных условиях, конечно…
Алиса аж подпрыгнула, даже в костюме у нее, обычно послушном и спокойном, в костюме что-то брякнуло от силы внутреннего возмущения.
— Бред! — прошипела она. — Бред полный и окончательный! Нет никаких признаков! И условий никаких! Я таких грешников знаю — ого-го! Такие грехи, что им под землю пора провалиться, а они ничего — ходят. Некоторые даже бегают. А вот Рома у нас был, ему всего-то ничего, никаких грехов наделать не успел. Второй раз полез на поверхность, второй раз воздухом вздохнуть решил — и строка! Одна сначала, в ухо влетела, а он и не заметил…
Алиса разволновалась.
— А ты знаешь, что от строки бывает? Когда она в ухо? Она яйца откладывает. И через день…
— У нас строка редко водится, — перебил я.
Не хотелось мне слышать, что с этим Романом случилось, я примерно догадывался, ничего хорошего.
— У вас в Рыбинске ничего не водится! — возмутилась Алиса. — Ничего! Я вообще не уверена, что этот ваш Рыбинск есть…
— В каком это смысле? — спросил я.
— В таком. Что-то ты уж подозрительно очень в падь попал. Люди обычно туда не попадают… А если попадают, то очень быстро выбираются.
— Ты на что это намекаешь?
— Да так, — Алиса вдруг напряглась под своим костюмом, я как-то хорошо это почувствовал. — Говорят, встречаются вот такие…
— Какие?
— Такие. Как ты. Их выручаешь, а они…
Она сделала движение. Маленькое такое движение, чуть повернула плечи, для того, чтобы следующим быстрым движением схватить свой мазер.
Карабин должен быть под рукой. Это первое правило, кто ты без карабина?
Я копал колыбель, карабин лежал рядом. На расстоянии меньшем, чем вытянутая рука. Даже лопатку бросать не пришлось. Через секунду мы стояли друг против друга.
С оружием.
Мне в грудь был нацелен мазер. Я помнил, что он сделал со жнецами, и примерно представлял, что будет со мной, если Алиса выстрелит.
Так и стояли. Я еще подумал, что очень удачно вырыл тут себе могилку. Сейчас она выстрелит, эта сверхскоростная жидкая пуля распылит меня на кусочки, а то, что останется, аккуратненько упадет в ямку и закроется дерном. А потом цветочки какие-нибудь вырастут. А может, и не вырастут.
