А потом у нас снова будут стихи. И электричество везде. С лампочками.
Вот. Я пнул напрыгнувшего жреца, лезвие пропороло его насквозь.
Жрецы продолжали прибывать. В основном из туннеля, выдавливаясь уже редкими порциями, некоторые выскакивали из стен, через небольшие дыры, а некоторые падали с потолка. Видимо, тут у них гнездовище находилось.
Я не чувствовал усталости. Плетка покрылась красной дрянью, обросла мясом и шерстью и выглядела совершенно страшно, работать ей стало тяжело и неприятно. Периодически я стукал ее об стену, сбивая с хвостов и рукоятки рубленую погань.
Вокруг скапливалось мясо, я разозлился, раскидал сразу несколько жрецов.
И остальные отступили. Действительно отступили. Отхлынули и держались теперь поодаль, собираясь с силами для нового приступа, все-таки они были не окончательно безмозглые.
Я оглянулся на свой путь и с удовольствием отметил, что их много. Смерть, из тоннеля разливался ее густой запах. Выжившие с удовольствием поедали раненых. Впрочем, погань не знает смерти, потому что не живет.
— Так вот! — крикнул я. — Так!
Первым делом перезарядился. Снова дробью и тертым свинцом. Пороха побольше, прицелился в отступивших жрецов, выстрелил. Ошметки, огонь, верещание.
Огляделся.
Платформа мне понравилась. На самом деле в центре станции имелся пролом, в него шел дневной цвет, в несколько струй текла вода, от этой воды в камне платформы образовалась промоина с небольшим озерком. Отметил, что в этом озерке расположились очень красивые кувшинки, необычного розового цвета. И радуга стояла.
Сама платформа длинная и по обеим сторонам квадратные колонны. Целых мало, большая часть выщерблена, а некоторые вообще посередине как перекушены, только железные штыри торчат. Из-под потолка свисали жухлые веревки с многочисленными узлами, для чего они предназначались, неясно.
Перезарядиться не успел, жрецы оживились и стали запрыгивать на платформу. Не очень удобное место для боя, я поплотнее встал спиной к колонне. Теперь жрецы напрыгивали не скопом, а поодиночке, что значительно облегчало мне задачу.
Из тоннеля показалась Алиса. Шагала, стараясь не наступать на поверженных, но их было так много, что у нее не получалось. В обнимку с Папой.
Жрецы снова почти кончились. Вокруг меня валялись их куски, много, но мне хотелось больше, проснувшийся во мне убийца требовал продолжения.
— Сюда иди! — позвал я Алису.
Стал перезаряжаться.
Алиса уже почти выбралась на платформу, но несколько внезапных жрецов запрыгнуло ей на спину, Алиса потеряла равновесие и завалилась назад. И тут же исчезла, вот была Алиса — и вот уже десятки жрецов, визжат, щелкают зубами, пытаются разодрать когтями.
Влипла. Стрелять было нельзя, и мне пришлось снова спрыгнуть на рельсы.
— Ко мне! — рявкнул я. — Ко мне идите!
Они все кинулись на меня, и Алиса смогла подняться. Я же перехватил поудобнее секиру и плеть и собрался к бою, сжав зубы и прикусив язык.
И вдруг что-то случилось. Жрецы остановились. И перестали прибывать, будто приморозило их всех. А затем они кинулись прочь. Разом забыв про меня. Серая волна расплывалась, исчезала в норах, молча, без визга, без ругани, даже как-то организованно. Несколько мгновений — и тишина.
Только звук падающей сверху воды. И мы с Алисой. Стояли.
— И что? — спросил я.
— Не знаю…
Алиса закинула Папу на платформу, стала забираться. Медленно и устало. Я подсадил. Попробовал, вернее. Алиса оказалась тяжелой, как два мешка зерна, поднял ее с трудом.
Она перевалилась на спину и сказала:
— Ты их всех убил.
— Не, — я запрыгнул рядом. — Не всех еще, убежали.
— Да уж… Слушай, а это впечатляет. У вас в Рыбинске все такие?
— Ага. И даже лучше. Слушай, а ты это… Не хочешь со мной пойти?
Алиса рассмеялась.
— Куда? В Рыбинск, что ли? Ну ты, Калич, совсем… Перегрелся в бою. Я в ваш Рыбинск умирать и то не поеду. Слушай, а зачем мне в Рыбинск? За тебя, что ли, замуж?
— Ну…
Алиса расхохоталась еще задорнее, смех отражался от колонн, и отчего-то казалось, что вокруг смеется все.
— Жених, — Алиса ткнула меня в бок. — Слушай, жених, ты хоть целоваться умеешь?
— Ну, конечно…
— Да нет, я понимаю, что ты там у себя на налимах натренировался, я по-настоящему имею в виду. С девушкой то есть?
Я промолчал.
— Ты когда хоть девушку последний раз видел?
Последней девушкой, которую я видел, была старая Шура.
И оба уха у нее были съедены сытью. Но про это я не рассказал.
— Все с тобой понятно, — Алиса села. — Плохой ты жених, Калич, придется тебе в канализацию нырять…Ладно, хватит валяться. Идем дальше.
Я поднялся, и мы отправились по платформе. Возле разлома в потолке я забрел под падающую воду и смыл кровь с себя, с оружия. Затем прошел к середине водоема и сорвал розовые кувшинки.
Не знаю почему, почувствовал, что мне их надо сорвать и подарить Алисе. Толчок какой-то. Наверное, потому, что цветы у нас редко встречаются, так же редко, как женщины.
Долгие стебли потянулись из воды, я подрубил их шпорой. Подошел к Алисе, которая умывалась у ручья, протянул.
— Не, ты придурок, — покачала головой Алиса. — Кто ж два дарит?
— А что?
— Ничего, — Алиса взяла цветы. — Спасибо. Пойдем, не нравится мне здесь что-то, тихо вдруг.
Действительно тихо. Только вода. Звук падающей воды — самый приятный звук в мире, пчелы еще хорошо жужжат.
Тихо, жрецы опять же отступили, никакого помойного скрипа-скрежета.
— Почему они ушли? — спросила Алиса. — Не нравится…
— Тут все как раз просто, — ответил я. — Они стаями живут, кучей. У них, значит, что-то вроде общего разума. Когда я перебил большую часть, они поняли, что это ставит под угрозу всю шайку, — и убежали. Сейчас будут по норам размножаться…
— Жрецы, они как муравьи, — негромко сказала Алиса.
— Я же говорю — общий разум. Муравьи… Постой. Как это муравьи? Муравьи, они ведь разные…
— Пойдем, — Алиса схватила меня за руку, потащила.
На стенах станции сохранились буквы, все разрозненные и линялые, ближе к центру я прочитал «ломенская», видимо, «Коломенская». Алиса торопилась, тащила меня, но мы не успели. Папа завыл, через прутья клетки проросла вздыбленная шерсть, белые гладкие плиты под ногами дрогнули. Закачались веревки, свисающие с потолка, — приближалось что-то большое.
— Я же говорила… — прошептала Алиса.
