Алиса опустилась на живот и поползла под трубу. Исчезла. Я ждал. Меня тоже влекло к трубе, железа много, наверное, на самом деле эта труба что-то стягивает.
— Эй, — позвал я. — Ты скоро?
Алиса не появлялась. Я опустился на колени. Под трубой было темно. Мрак. Алисы не видно.
— Ну? — позвал я. — Ползешь?
Алиса не ползла. Вообще не показывалась. Это мне уже перестало нравиться. Одно дело битва лицом к лицу, другое — в узком пространстве.
— Сейчас стрельну, — сказал я. — Если ты не вылезешь, я буду стрелять!
— Да не дергайся, — отозвалась Алиса. — Головой ударилась, потерялась. Смотри зато.
Алиса протянула ладонь. Левые слезы на самом деле были похожи на слезы. Вытянутые железные шарики. Много.
— Держи, — она ссыпала мне в руку слезы. — Они вроде как удачу приносят.
— Удачу?
— Ага. А перед грозой жужжат. Можно ожерелье сделать.
— Зачем мне ожерелье?
— Не тебе, балда, а твоей рыбоедихе. Подружке то есть. Ожерелье ей свяжешь. Она у тебя в Рыбинске сразу самая красивая станет. Будете сидеть где-нибудь в болоте, бычков трескать да радоваться. Хорошо?
Я не ответил. Спрятал слезы в карман.
— Да… — грустно сказала Алиса. — А я не знаю даже, что мне делать…
— Ничего. Выберемся на поверхность, найдешь людей с соседнего убежища. Да все в порядке будет. Нам идти надо.
Мы продолжили путь. Заболела шея. Оттого, что я пытался продвинуть вперед голову. И ноги. Мышцы на бедрах заболели, заныли, причем как-то все, а не только мелкие. Мне казалось, что я не просто шел, а толкал перед собой здоровенный металлический шар. И чем дальше я толкал этот самый шар, тем тяжелее он становился.
Но я упрямился. Продавливался и продавливался. Когда вытягивал руки вперед, пальцы не встречали никакого препятствия. Но стоило сделать шаг, как я это препятствие начинал чувствовать. Шагал как сквозь землю.
Алиса что-то хрипела у меня за спиной. Я начинал подумывать о возвращении. Вернемся, закроемся в одной из комнат, переждем. Как-нибудь…
— Вернуться не получится, — Алиса перехватила мои мысли. — я тебя предупреждала…
— Почему не получится?
Я остановился и тут же почувствовал, как меня начинает сдвигать обратно.
— Не получится, — выдохнула Алиса. — Это… В этом увязаешь. Пройти можно только в одну сторону… Если мы назад отправимся, будет все то же самое… Последние силы потратим…
— Значит, мы пройдем здесь, — сказал я. — Прямо.
Я навалился посильнее. Интересно, можно так прорваться через два километра?
Через километр.
Через километр я почти не мог дышать. Воздуха почти не осталось, он выдавился. Я чувствовал, как начал распухать левый локоть. Горло болело, несколько зубов заметно покачивались. Даже язык болел.
— Надо отдохнуть, — сказал я. — Немного…
Лопатки отрывались от мяса. Позвоночник хрустел и сворачивался. Я сел. Прислонился спиной к внешней стене туннеля. Стал смотреть на трубу. От нее исходило тепло, не такое, какое растекается от костра или от солнца, другое. Непонятное. Покой. Толстая труба излучала покой.
— Нельзя долго сидеть, я тебе говорила, — сказала Алиса. — Можно заснуть и не проснуться…
Я кивнул. Можно заснуть и не проснуться от счастья.
Я стал дышать, следовало продышаться.
Рядом дышала Алиса.
— Слушай, Алиса, а вот там у вас дверь с кнопками… — я кивнул назад. — Та, тяжелая…
— Бронедверь.
— Ну да. Ее ведь кто хочет открыть не может, да?
— Точно, — зевнула Алиса. — Там шифр. Сначала мы карточки придумали, такие электронные, провел — замок и открылся. Но потом поняли, что это неудобно. А вдруг кто-нибудь карточку потеряет, тогда что? Может посторонний пробраться. Поэтому код. Каждый помнит код, а сам код раз в неделю меняют… Ты что хочешь сказать?
Я еще подышал. Звенеть в ушах стало потише.
— Ты что хочешь сказать, а?
— Я хочу сказать, что все понятно.
Алиса плюнула.
— Этого не может быть, — пробормотала Алиса.
— По-другому никак Кто-то из ваших. Вряд ли в вентиляцию снаружи можно проникнуть. Ваш. Ты говорила тут китайское бешенство…
— Не знаю. Возможно, это…
— Что?
— Да ничего…
Алиса выдохнула.
— А еще кто-нибудь тут есть? — спросил я. — В Нижнем Метро?
— Есть еще несколько станций, и на севере и на юге, я же говорила. Но мы с ними мало общались…
— Ясно.
— Что тебе ясно?
— Ничего не ясно, вот что! Ясно, что детей сперли… Раньше про такое не слышала?
Алиса не ответила.
— Раньше такое случалось?
— Случалось. Про Крысолова знаешь?
Я слыхал про разных Крысоловов, они по-разному безобразничали и людям добрым вредили, Алиса рассказывала:
— Приходит незнакомец в дурацкой шапке, живет. А потом исчезает. И все дети с ним исчезают из города. А с самим городом беда происходит. То блохи чумные, то потоп страшный, а то и торф внизу загорится, все провалится, никого не остается…
Может быть, подумал я. Вполне. В наше-то время. Только вот газ со всей этой историей не очень хорошо стыковался. Хотя это вполне мог быть современный Крысолов.
— Дети пропадают, — сказала Алиса. — И это тоже геноцид.
— Надо у соседей ваших спросить. Может, они что знают. Ты их в последний раз когда видела?
— Давно…
— Давно — это плохо. Люди даже сейчас липнут к греху. Им спасаться надо, а они друг на друга, брат на брата… На Юге кто, ты говорила?
— Варшавские. А на севере Текс. Там Нижнее Метро с Верхним пересекается, шурфы прорыты…
— А вообще оно должно пересекаться? — спросил я.
— Вообще? Нет, наверное. Нижнее после Верхнего строили. Знаешь, тут тебе не Рыбинск, тут…
— Хватит, — перебил я.
Мне уже начала надоедать эта трескотня про Рыбинск, хотя я человек совсем терпеливый, могу кого хочешь перетерпеть, но не время сейчас, совсем не время.
— Не сердись, я тебе показать просто хочу, чтобы понятно было. У вас, в Рыбинске, все вот так.
Алиса с трудом вытянула перед собой ладонь.
— Плоско, то есть. А у нас вот так.
Она скрючила пальцы на обеих руках, переплела их между собой.
— Тут начали рыть неизвестно еще когда, — сказала она. — Ходы подземные, сначала, затем крепости, затем метро копать начали. Здесь целые городки маленькие есть. А потом уж и Нижнее. Шахтеры шахты сверлили, досверлились до древних пещер… Тут внизу в двадцать раз больше, чем наверху. И пересекается все со всем, а самое главное — карт нет.
