А я ее слышал. Откуда-то издали, может, через зубы, но все равно, слышал, воск не помогал. Значит, сирена до меня достучится. Еще чуть-чуть и…
Смола у меня тоже есть, я ношу ее по старой привычке. Если расплавить в ложке…
Курок сел. Потрогал подбородок. Крепкая башка.
– Ты что, меня ударил? – спросил он.
– Сирена, – объяснил я.
– Сирена? Что… Какая сирена… Плохо слышу!
– За дверью! Она зовет, а люди идут! Потом…
– А, сирена! – выдохнул Курок. – Знаю! Можно снотворное, чтобы до утра отключиться!
– Нет снотворного!
Курок зажал уши. Смешно.
– Надо уходить, – сказал я. – Спуститься на пару этажей, я нашел веревку. Кирпич вышиб, разбирай пока. Не сильно, чтобы пролезть только.
– Куда?! На улицу?! Ночью?! Ты что, Дэв?! Совсем одурел?!
– Предпочитаешь тут остаться?
Курок замолчал. Я сунул ему кувалду, вернулся в коридор.
Дверь догорала. Она раскалилась, краска облезла, а кое-где по металлу шли круглые бордовые пятна. Я налил керосина в обрезанную бутылку, плеснул из нее на дверь.
Металл затрещал, из-под железной коробки потекла расплавленная резина, по бокам двери прорезались трещины. Широкие. Дрянь… Дверь хорошая, стены плохие, наверное, в два кирпича. От разогрева начали трескаться, а может, и раньше трещины были, от усадки. Долго не продержится.
Если дверь не жечь, эта тварь сведет нас с ума, если жечь, коробка рано или поздно вывалится.
Дым еще.
– Впустите!
Уже раздраженно и требовательно.
Надо действовать быстро.
Бум.
Курок ударил в стену.
Я вернулся в комнату. Курок выбил два кирпича, неплохо. Быстро. Но нужно как можно быстрее.
– Курок! Бей в стену!
– Бью!
Оба орали, а слышалось как через песок.
Увидел примус. Керосина много, литра два. Быстро подкачал давление, свернул регулировочный винт, чиркнул огнивом. Немного перебрал с керосином, рука загорелась, пришлось тушить курткой. Схватил примус, выбежал в прихожую.
Керосин снова прогорел, трещины стали шире. Дверь слегка наклонилась и вывернулась из короба. Щель шириной в руку. Отлично. Примус разгорелся, горел хорошо и Ровно. Установил примус на железную табуретку, пламя направил на дверь. Минут десять.
Вернулся в комнату.
Бум. Курок продолжал долбить в стену. Бум.
Коньяк.
Приволок из кладовки ящик, вскрыл. Двенадцать бутылок. Одиннадцать пустых, в двенадцатой коньяк. Тоже пригодится. Вытряхнул бутылки.
Предпоследний был аккуратным человеком, все пробки оказались на месте. Притащил канистру, свернул воронку из толстого картона и принялся наполнять бутылки керосином.
Бум. Курок старался, на шее вздувались вены. Предпоследний выложил стену в два ряда, придется Курку поднапрячься.
Я заполнял бутылки, затыкал пробками, складывал в рюкзак, одиннадцать штук, минуты три, много расплескал по полу, воняло керосином. Веревка. Длинная, наверное, метров сто. Или пятьдесят, не знаю, разрезал на четыре куска.
Надо где-то закрепить…
Вдоль стены батареи, привязал к ним, все четыре.
Дальше.
Отобрал у Курка кувалду, заорал:
– Сейчас уходим, собирай вещи!
Курок принялся собираться, я за ним уже не очень следил, ломал стену. Я был сильнее, бил точнее, кирпичи вылетали с одного удара. Через минуту я мог пролезть в дыру до плеч. Скверный кирпич, раскалывается легко. Я давно заметил – раньше только оружие хорошо делали, крепко, на века. Да и то не все, пистолеты вот все развалились, а штурмовые винтовки целы. Револьверы, только разве их встретишь. Целее всех ружья, но они вообще уже старые. Оружие вечно, а все остальное… Дома рассыпаются, книги жрет моль и крысы, электроника скисла, бутылки пластиковые невредимы.
Все. Готово, плечи проходят.
– Готово…
Я выбрался на балкон. Широкий. Луна. Набухла, еще чуть, и стечет, затопит улицы жирной желтизной. Как раз.
Вернулся в квартиру. Курок продолжал сборы, сгребал в торбу все, что под руку попадалось, не в себе.
– Курок! – крикнул я. – Уходи!
Он поглядел на меня и сквозь меня.
– Курок! Вниз! Уходим!
Свечи. Он собирал свечи, набивал ими мешок. Я шагнул к нему, хлопнул по щеке.
Курок кивнул.
Я подхватил одну из четырех веревок, привязал к кувалде, протащил на балкон. Отдышался. Теперь…
Размахнулся, швырнул кувалду вперед и вверх, в пустоту.
Молот описал широкий полукруг и врубился в стекло двадцатью метрами ниже.
Стекло разбилось. С совершенно неподходящим для ночи праздничным звуком.
Со звуком освобождения.
Мне вдруг еще одна мысль в голову завалилась, совсем не для этого места. Что вещи не портятся, они устают. Люди извлекают их из пустоты, дают жизнь, смысл и форму, вещи продолжаются, а потом исчезают люди. Смысл исчезает, и Называется, что форма никому не нужна. И вещи устают эту форму держать. И в том, что все вокруг рассыпается, виноваты, конечно, люди. Но не потому, что они все делали плохо и без души, а потому, что они исчезли.
Небьющиеся стекла, они тоже устают. Как и все остальное. Лопаются с наслаждением, превращаются в вольную пыль.
Все вещи желают быть уничтоженными.
Показался Курок.
В одурелости. С мешком.
– Сам сможешь?!
Курок кивнул.
Он пропустил веревку через плечо, под мышкой и под коленом, прыгнул вниз, стал похож на большую и горбатую черную лягушку, скачущую по вертикали, астроном.
Я остался один. Сбегал к двери. Примус догорал.
Дверь выгнулась и скосилась еще сильнее. Ясно.
Надо уходить.
Надел рюкзак. Тяжелый. Привязал карабин. Закрепил мелочь.
– Впусти меня, милый…
Алиса. Заткнул уши.
Какой милый? Она бы так никогда не сказала.
– Впусти…
Почему я слышу?!!!
Я сел.
Напротив меня на диване лежал Предпоследний. Он лежал тут… не знаю сколько лет. Мы пришли к нему в дом, сожгли дверь, сожгли стены, наломали и навоняли, а сейчас…
А сейчас я поставлю точку.
– Впусти…
Опять на балкон.
Курок уже спустился, веревки болтались свободные, я втянул их назад.
