Курок не выдержал, пустился бормотать. Правильно, понятно, человек в темноте жить не может, он не летучая мышь, не рыба безглазая, не древняя птица птеродактиль, которая ушами смотреть умела, человеку нужен свет.
Я думал, он про мать бормочет, а он про шахтеров.
– Раньше они никогда на поверхность не вылезали, они ненавидят поверхность, и задыхаются от чистого воздуха. Я вот никогда не видел шахтера, ни живого, ни дохлого, я вообще думал, что это только сказки. А не сказки. Если уж шахтеры выползают наружу, то…
– То что?
Я подвернул клапан, вода закапала на карбид, газ потек по пластиковой трубке, я чиркнул зажигалкой, стал свет.
Курок стоял чуть поодаль, втянувшись в плечи, зрачки расширены, здоровенные, черные и страшные, у меня даже мурашки по загривку пробежали.
В руке та самая красная коробочка, та, что Курок снял с шахтера. Что он так эти таблетки-то жрет…
Курок успокоил:
– Славные у шахтера пилюльки, после них – все кишки в холодке, не хочешь?
– Потом.
Я посветил вокруг. Вагон, скелеты. Ничего особенного. То есть ничего совсем особенного, мертвецы. Мертвецы, много, конечно. И что-то… Что-то в них было… Ненормальное. В каждом. Я смотрел и никак не ловил, что именно. Мертвецы как мертвецы. В последнем вагоне только… Никого. То ли закрыт был, то ли еще… Ничего.
Почти. В последнем вагоне на стене рисунок. Из черного распылителя сделанный, такие часто встречаются на стенах, раньше люди любили писать всякую чушь, ерунду, буквы и знаки. И тут тоже, в этом вагоне. Большой черный знак Пацифик. Этот самый. Перечеркнутый жирным красным крестом. А внизу подпись.
«Остановим Апокалипсис».
Апокалипсис.
– Апокалипсис – это…
– Конец света, – объяснил Курок.
– Конец света? – переспросил я.
– Вот все то, что вокруг, – покрутил пальцем Курок. – Все это и есть конец света.
Курок громко хрустнул костями. Не своими.
Выбрались из последнего вагона, спрыгнули на пути, через двадцать метров начался другой состав, тоже синий. Двери во втором составе были перекошены, пришлось выбивать стекло.
Снова мертвецы, даже больше, чем в прошлом, почти по колено мертвецов, кости рассыпались и трещали, мы брели, как через февральский снег. И опять – что-то в этих трупах меня смущало, я осматривал каждый и снова никак не мог понять.
И Курок опять завелся. Теперь не про шахтеров, а про мертвецов, каких только мертвецов он в своей жизни не видел. Высоких, толстых, приземистых, мертвых в крайней степени и не совсем, начиная с мамы, когда она подавилась булавкой, он присутствовал рядом, до сих пор эта душераздирающая картина стоит перед глазами…
Последний вагон пуст.
Я вдруг догадался, увидел, что не так.
И совсем не удивился, когда мы наткнулись на третий состав.
– Опять… – Курок выругался. – Надо было идти налево. С чего ты решил, что направо… Три поезда друг за другом. Может, внизу пролезем? Я что-то не хочу через это…
Я не стал с ним спорить, просто запрыгнул в вагон. Человек не должен ползать, человек должен ходить. Высоко подняв голову. По-человечески.
Курок не отставал.
– Опять… – прошептал он. – Да что здесь… куда они все ехали…
– Никуда они не ехали, – сказал я.
– Что?
– Никуда они не ехали. Погляди на волосы.
– А что волосы?
Курок принялся разглядывать.
– Волосы…
– Они черные, – сказал я. – Волосы.
– И что?
– Ты что, не понимаешь? Они тут не просто… Это… Это китайцы.
Курок хмыкнул.
– Да, китайцы. Самые настоящие. У всех китайцев черные волосы.
– Ну и что?
– То, – я кивнул на скелеты. – Их посадили в вагоны, привезли сюда и пустили газ. Очень удобно.
– Их что, убили?
Я кивнул.
– Ага. Видимо, это китайское бешенство. Кто-то из пассажиров был зараженным, и они решили не рисковать.
– Но они не выглядят бешеными…
Я пожал плечами и направился по вагону. Три состава мертвецов. Вот. Неприятно. Китайское бешенство, а вдруг оно заразно? Сидит вот в этих трупах, а мы им дышим.
– Я не китаец, – сказал вдруг Курок.
– Все так говорят.
Третий поезд оказался самым трудным. Скелетов было гораздо больше. Еще больше. А последний вагон тоже пустой.
– Почему последние вагоны пустые?
– Там ехали добивающие, – ответил я.
– Кто? – негромко спросил Курок.
– Те, кто добивал. Они ехали в противогазах, а потом прикончили выживших. Ладно, какая разница…
Я выбил дверь, мы спрыгнули на рельсы. Четвертого поезда не было.
Шагал первым, Курок сопел за спиной.
– Раньше тоже плохо жилось, – сказал он.
– Что?
– Все. Ты вот твердишь, раньше другой мир был, люди правильно жили, и все было устроено правильно, разумно. А ничего подобного. Еще хуже, чем у нас. Все друг друга убивали, целыми поездами… Это нехорошее место.
– Знаю.
Погань, она любит глухие места. Где много народу загублено. Словно чует.
– Нехорошо здесь, – повторил Курок. – Точно-точно. Плохо тут…
– Вернемся?
Курок фыркнул.
Двигались дальше. Темнота скрадывала расстояние, но вряд ли мы прошли больше километра. Скоро станция, на круговой линии короткие перегоны. На станции залезем в какую-нибудь каморку, дождемся утра, а там на поверхность. Рядом уже, недалеко.
Шагали. Тоннель был однообразен, как все тоннели. Бетон, кабели, на стенах черные разводы от просочившейся воды, рельсы, покрытые ржавчиной. Никаких указаний.
– Вниз идем, – сказал вдруг Курок.
– Что?
– Не слышишь разве? Опускаемся вниз.
Я пока ничего не замечал. Но мы прошли еще метров триста, и я тоже почувствовал – шагалось слишком легко. Значит, под уклон.
– Такое случается, – сказал я. – Тут все смещалось-пересмещалось, ничего удивительного.
– Вниз идем, и платформы нет, – возразил Курок – Мне это не нравится.
– Станции на самом деле нет. Хотя под землей все путается. Ориентиров-то видимых нет… Давай поскорее.
Поскорее не получилось, Курок не мог поскорее, хрипел. Я уже думал предложить ему передохнуть. Пусть посидит, пусть табак свой пожует, а я вперед схожу, посмотрю, что там к чему, но быстро понял, что идея дрянная, разделяться нельзя.
