Я хотел рассказать ему про крест в небе, но не стал, Егор мог подумать, что я свихнулся. К тому же это был мой крестик, я не хотел делиться ни с кем.
Если есть я – значит, у меня должна быть цель. Предназначение. Не просто уничтожать погань – это любой дурак умеет. А настоящее. Великое.
Какой Герой без Предназначения?!
Глава 17. Корпускула дьявола
Память.
Дураки. Смеются надо мной. Если бы знали…
А почему это смешно? Ничего смешного здесь нет, ничего. Красавец и чудовище… Я совсем не красавец.
И она… Она не виновата.
К Алисе я заглядываю почти каждый день. Через день, тут рядом, в подвале.
Алиса не меняется. Не чувствует боли, не спит и не пьет. На прошлой неделе я нашел тыкву и выдавил сок, целую бутылку оранжевого сока. Добавил туда лимон и сахар, принес ей, а она не посмотрела в мою сторону.
А сок был ничего.
Вот и сегодня. Она не разговаривает со мной. И не смотрит. Она вообще ни с кем не разговаривает. С крысой только.
Знатная крыса, сидит возле головы Алисы, глаза круглые, блестящие.
Похудела. Кости торчат, костюм…
– Крысу надо бы пристрелить.
Я вздрогнул и обернулся.
Серафима. Стоит, жует пластиковую трубку. Не похожи.
– Что?
– Крысу пристрелить, – повторила Серафима. – А вдруг она переносчик?
– Чего переносчик?
Серафима пожала плечами.
– Ну, вот этого, – она кивнула на Алису. – Где-то она ведь это подцепила.
Серафима брезгливо поморщилась. Крыса почуяла врага, спряталась.
– А я бы и ее пристрелила, – Серафима выдула из трубки пузырь. – И крысу и ее. Неизвестно, чем все это кончится. Она всех своих убила… И нас может. Вдруг это заразно?
И на меня так посмотрела.
– Я в карантине два месяца почти просидел, – напомнил я и сразу же понял, что зря сказал – получалось, что я будто бы оправдывался.
Серафима промолчала.
– Шныря проверяла? – спросил я.
– Проверяла. Солому режет.
– Что?
– Солому, – Серафима сделала пальцами стригущее движение. – Режет солому.
– Зачем?
– Планер хочет сделать.
– Из соломы?
– Ага. Да ну его… Слушай, Дэв, скажи Япету, а? Чтобы убрали его от нас. Я все время боюсь – у него эти бородавки… Пусть он с близнецами ходит.
– Бородавки не заразны, – сказал я. – Они у всех есть.
– У меня нету, – тут же перебила Серафима. – Нету.
– Есть. Просто у Шныря они внешние…
– А у меня внутренние, да? – перебила Серафима. – Ну-ну.
Похожи.
– Я к тому просто, что бородавками все заражены, просто у некоторых они вырастают, а у других нет…
– Понятно, понятно, – снова перебила Серафима. – Ладно, пойдем собираться. И все-таки…
Серафима сделала паузу, поглядела на крысу, поглядела на Алису, сказала:
– Я бы ее пристрелила.
Я бы тоже пристрелил. Года два назад. Наверное, даже год. Сейчас…
Открыл глаза.
В слоне.
После укола и сиропа я отключился и уснул, проснулся… Не знаю когда, сколько времени прошло. Старший сидел, закутавшись в плед целиком, только пятки торчали, черные и безнадежные, в слоне было тепло и уютно, хотел бы я жить в слоне. Егор спал возле печки, в большой плетеной корзине, привешенной к потолку. Корзина покачивалась, Егор улыбался.
Старший перекатывал в ладонях алюминиевую кружку, механически, как робот. Увидел, что я проснулся, кивнул.
И я кивнул в ответ.
– Слушай. Пожалуйста, послушай, это важно. У меня мало времени осталось. И в голове каша, трудно… Трудно выстраивать. Постарайся понять.
– Постараюсь.
– Что-то с полюсами случилось, – сказал негромко Старший. – С магнитными полюсами, с этого все началось. Это и продолжается, компасы врут. Но уже не так сильно…
Он отхлебнул из кружки сиропа.
– Затем с атмосферой. Засуха, она почти все выжгла, особенно юг… Голод, и с юга все на север рванули. Китайцы… И другие… С границ поползла война… Потом затрясло, почти везде… Еще Вода, после землетрясений всегда вода. И болезни…
Старший посмотрел в потолок Он не спросил, как меня зовут, и кто я, и откуда я пришел, и, главное, зачем я пришел, мне показалось, что он был как-то ушиблен и не очень хорошо понимал, что происходит. Смотрел сквозь меня, бормотал, улыбался.
– Бешенство… – старший вытер пот. – Вообще весь мир разваливался, по швам трещал.
Он начал потеть, потел крупными каплями, и пот был не нормальный, прозрачный, а мутный, Старший протер лоб ладонью, на ней остался бордовый след.
– Опять… – сказал он.
Я кинул ему полотенце, Старший стал протираться.
– Что-то с кровью происходит… Ладно… Мир рушился, и тогда кто-то… Я не знаю кто, кто-то придумал, как все исправить. С помощью этого.
Старший сунул руку под рубаху, извлек кольцо. То самое, с птичьей лапкой. Пацифик.
Как у нас.
– Частица Бога, – хрипло сказал Старший. – Какая прекрасная идея…
Егор спал, видимо, к такой болтовне он был вполне привычный.
– Частица Бога… Я покажу…
Старший попробовал дотянуться до стола, у него не получилось. Я заметил альбом на столе, подал его Старшему, он достал фотографию, а других фотографий в нем не было.
– В этом секрет, – сказал он. – Только в этом…
Старший уронил карточку, я поднял.
Нога. Блестящая такая нога, огромная. Где-то я это уже видел. Памятник. Под этой ногой стояли люди. Все старые, ни одного молодого. В синих халатах, в оранжевых смешных туфлях, в белых касках. У каждого на каске блестел пацифик. И очки, почти все они были в очках и почему-то улыбались, никогда не видел столько улыбчивых людей. И на рукавах халатов тоже пацифики.
Это ученые. В белых касках, все ученые в белых касках, они держали перед собой плакат. На нем был нарисован птичий знак, а внизу крупными красными буквами приписывалось:
«Даешь Частицу Бога!!!»
– Даешь Частицу Бога…
Старший отхлебнул снова. Сироп. И еще отхлебнул, а потом поглядел в кружку. Человек кровью потеет… Его надо лечить серьезно. Хорошо бы его к нам, к Доктору… Не донести, конечно. Курок…
Курок остался там. Надо его достать. И похоронить. По-человечески. Он меня обманул, но все равно. Человек
