Я постарел. Здорово. Сегодня меня чуть не укатал карлик. Год назад я разделался бы с ним за пару минут. Старость. Надо запасаться валенками, надо готовить берлогу, собираться в слона. Собственно, в слоне не так уж и плохо… Хотя нет, не хочу я никакого слона, не хочу я никакого дома. Я бродяга. Жаль, если щеки придется отрезать, на них ведь как раз борода растет.
Вот и сейчас. Поднялся-то всего ничего, какие-то жалкие триста метров, и уже голова отваливается, и плечи оттягиваются вниз, только сердце работает, оно у меня хорошее.
Я чувствовал, как подрагивает Вышка, и даже не просто подрагивает, но и покачивается, описывает в воздухе круги или даже восьмерки, или кажется.
Триста восемьдесят восемь.
Площадка. Я осторожно выглянул наружу.
Облака. Я ожидал, что они окажутся под ногами и я увижу вечернее солнце, я по нему соскучился в последнее время. Но солнце пряталось еще выше, вода, развернутая в тучи, занимала все, небо плотно село на иглу и не собиралось слезать. Я медленно двинулся в обход, пробираясь в облаке почти на ощупь. Шаг за шагом. С топориком в руке. Стараясь не поскользнуться на жирном, гладком льду, даже не на льду, а… Кто знает, что может намерзать на таких высотах. Гомер рассказывал, что бывает вот так – слезы испаряются, поднимаются вверх, в самый-самый эфир, где холодно настолько, что даже воздух обращается в лед. И вот там слезы обращаются в твердь. Это совершенно особое вещество, оно не тает очень долго, даже в самую свирепую жару, и с помощью него можно излечиться от множества недугов – от бессонницы до гнойных мозолей.
Не думал, что он такой большой. Дирижабль выдвинулся из тумана неожиданной громадой яркого солнечного цвета, он светился всем корпусом и напоминал мне корабль, который я видел в порту. Только сплющенный, точно прибитый сковородкой, наверное, в сплющенной форме гораздо удобнее висеть в воздухе.
Дирижабль крепился к башне канатом. Самым обычным толстым канатом, на одном конце оранжевый летающий огурец, на другом якорь, просто. Площадка была утыкана антеннами разных форм и размеров, я спрятался за устройством, похожим на стриженого ежа, и стал думать.
Это стоило делать поскорей, поскольку холод здесь был знатный. Плюс влажность. Смертельное сочетание. Где-то располагается посадочная площадка – куда-то должны эти крылатые китайцы опускаться. Палуба. Шлюз. Если они так боятся нашего воздуха, то они должны пробираться внутрь через шлюз…
Раздумываться нечего, я чувствовал, что суставы перестают сгибаться от холода, еще чуть, и я остановлюсь совсем. Поэтому я прицепил топор к поясу, проверил крепление шлема, надел мягкие кожаные перчатки и полез по канату. Стараясь не думать о высоте под. Канат толстый, промерзший и скользкий, если бы дирижабль не опустился чуть ниже… вряд ли влез бы. А так я просто съехал вниз.
Дирижабль оказался теплым. Вероятно, это работала система против обледенения, а может, в Китае просто температура повышенная. На ощупь дирижабль был как кит. Я никогда не щупал китов, не видел китов, только читал. Киты теплые и шершавые, этот дирижабль как раз такой. Я полз по поверхности и грелся. Приятно. Наверное, самое приятное ощущение за последнее время, интересно, это на самом деле кожа?
Достал нож. Покрытие оказалось плотным, но не очень прочным, под ним оказались камеры, заполненные чем-то наподобие пенопласта, крупнозернистого и почему-то горячего. Еще одна странная идея посетила меня. Выковырять себе в этом пенопласте гнездышко, закрыться плотной шкурой, залечь. И в Китай. Никто не заметит. Если они способны строить такие машины, значит, у них с цивилизацией все в порядке. Конечно, я на китайца не похож, но что мне помешает сойти где-нибудь по дороге? В тихом местечке, подальше от всего этого…
Прекрасная мысль. Я наслаждался ею минут пять. Затем пополз дальше. Алиса. Егор. Они, наверное, меня ждут. Точно ждут, кого им еще ждать? Если их там уже не… вылечили до окончательного выздоровления.
Дирижабль все не заканчивался, я неверно оценил его размеры, он был гораздо длинней, чем мне представлялось. Не меньше ста метров. Длиннее даже.
Посадочная палуба нашлась на корме, как я и думал. Поручни полукругом, и небольшая надстройка, похожая на толстый рыбий плавник. Я снял с шеи ключ, который мне выдал Акира. Вход.
Схема, которую нарисовал китаец, всплыла в голове. Камеры в конце. После шлюза коридор. Быстро пробежать его, затем направо и вниз, к пульту управления.
Ключ походил на плоскую стеклянную карточку, украшенную заковыристыми китайскими письменами. Я вставил его в узкую щель. Вокруг зашипело, потек вонючий дезинфицирующий газ, стена скользнула вбок, и я вступил в тесный тамбур. Над головой у меня замигали красные лампы, громко запикало, я почему-то догадался, что надо закрыть глаза и задержать дыхание. Так и сделал. Звук перешел в резкий писк, даже через закрытые веки я почувствовал, как над головой вспыхнул ярчайший свет, меня окатило горячей волной, затем жгучей ледяной, затем вокруг исчез воздух, и комбинезон прилип к телу. Стена передо мной разошлись с резиновым вздохом, и тут же к моему лбу приставили сразу три черных тяжелых ствола. Приятно.
Не люблю предателей. Акира не предатель, хороший товарищ. Хоть и китаец, а все равно своих не сдал. Жаль, что мертвый. Сейчас уже наверняка. Окочурился, отправился в китайские золотые поля.
– Привет, – сказал я.
Семьсот восемнадцать.
Усыпляющий выстрел, он не очень входил в мои планы. К тому же в упор гораздо больнее, от холода зашатались зубы, меня подхватили под руки и поволокли. Замерзшими глазами я глядел перед собой, но видел только пол, очень, кстати, чистый. Потом меня беспощадно уронили, нацепили на голову черный мешок.
Девятьсот сорок два.
Захотелось спать, спать полезно, особенно если спишь со спокойным сердцем, Гомер говорил, что человек проводит во сне большую часть жизни, десять лет. А некоторые и вообще не просыпаются, на Варшавской был один такой, уснул пять годков назад, а наоборот позабыл. Ничего, хорошо ему, мир идет прахом, народ выедается, а он спит себе. Питается во сне, в туалет во сне ходит, хорошо, и пожрать, и сны видеть. Пол был теплый, по ощущениям точно такой же, как обшивка дирижабля, пол убаюкивал, но спать было нельзя…
Стал думать. О необязательном. Гомер говорил, что это очень по-человечески, думать о вещах, которые в жизни никогда не сбудутся. Я стал думать о яхтах. Которые на море. С белыми парусами. Меня интересовал вопрос – почему они не переворачиваются? Парус высокий, ветер дует сбоку, сама яхта маленькая, а не переворачивается. Явно какие-то ухищрения. Вот я и обдумывал – как так получается? Склонялся к противовесу. Что там, под водой, такой же парус…
Три тысячи восемьсот.
Руки стали отходить, начал разминать их, сжимая кулаки. Потом надоело, потому что разминалось плохо. Стал думать про дирижабли. Курок рассказывал про них. Что летают дирижабщики над миром, летают, никогда не приземляясь. А что, это запросто. Вполне может быть, так оно и есть. В каждом городе есть вышки, они летают и к каждой вышке швартуются. Собирают полезное. Дирижабщики – это и есть китайцы.
