— Никитич, хорош допросы устраивать, без тебя есть перед кем отчитываться, — буркнул он, склонив голову набок и скорчив кислую рожу. — Сам знаешь, как бывает: туда отправили, а сюда приехали. Чего тут непонятного-то?
— Ну да, ну да, пути вояжерские неисповедимы, — понимающе закивал Стахов.
— Ладно тебе там ворчать, Илья. — Подмигнул он и спрыгнул с подножки в громко хлюпнувшую лужу крови. — Спустись-ка лучше сюда, я покажу тебе кое-что. А после будешь свои вопросы задавать. — И добавил тихо, почти неслышно: — Это если не забудешь, о чем спросить хотел.
Стахов очередной раз затянулся, выпустил облако сизого дыма и, важно покачиваясь со стороны в сторону, направился к ступеням. Так уж повелось, что если Тюремщик говорит «кое-что», то это значит, что посмотреть будет на что. Об этом знал также и Андрей, однажды услышав историю о том, как этот сталкер доставил в лабораторию чей-то глаз, размером с колесо «Монстра», озадачив почти всех профессоров в «Бионике», уж до чего те были привыкши ничему не удивляться. А на прошлой неделе, когда он сказал «кое-что», в кунге его машины оказалось ящиков десять пятизвездочного коньяка, один из которых благополучно осел здесь, на северной заставе, и был добросовестно уничтожен (без ведома Стахова, разумеется) в течение нескольких дней, за что вечная слава доблестному сталкеру!
Но видеть самого Тюремщика Андрею приходилось очень редко. Он, так же как и его странный друг с не менее странным прозвищем «Бешеный», в людных местах появлялся в исключительных случаях, в основном пропадая в самостоятельно вырытом подвале на дальней окраине Укрытия, где был и его дом, и тренажерный зал. Такой уж народ, — эти сталкеры, — стеснительный и робкий.
Поэтому когда Андрей услышал опять это «кое-что» из уст Тюремщика, он тут же, почти не контролируя себя, забыв обо всех своих страхах, о допрыгивающих собаках и усталости, свалившейся на его поникшие плечи полными мокрого песка мешками, понесся вниз вслед за Стаховым. Оставил наверху даже свой автомат, за что уже имел все шансы схлопотать оплеуху. Но думать об этом он уже не мог.
— Снова набрел на водочный Клондайк, Тюремщик? — в предвкушении очередного сюрприза, спросил Стахов, распахивая стонущие старыми петлями ворота.
— Е-если бы! — протянул тот. — Больше такого Клондайка не сыщешь. А в подвалы лезть без лишней надобности отчего-то, батенька, не очень-то и хочется. Вот если бы убрать бутылку сначала для храбрости, тогда может и быть. Глянь-ка лучше, что мы нашли сегодня на Почтовой.
Стахов, осторожно переступая через трупы собак, подошел к Тюремщику, взглянул внутрь фургона, и на его лице тут же отразилась непонятная улыбка. Словно ему представили старого знакомого, с которым бы триста лет не видеться: одновременно и разочарование, и удивление с примесью отвращения.
— И на что мне смотреть? — Повел рукой Стахов и уставился на Тюремщика. — Ты приволок сюда дохлого проклятого? И что?
Из-за его плеча заглянул в фургон и Андрей. И хотя его лицо не выразило удивления, разочароваться он успел не меньше Ильи Никитича. Проклятый? И все?
Протянув вперед, словно защищаясь, когтистые полузвериные, получеловеческие руки, на полу кунга недвижимо лежало скрюченное, тощее как тарань, заиндевелое серое тело, покрытое плотным слоем пыли и грязи. Оно было сплошь изрезанно чьими-то острыми клыками и когтями. Глаза выцарапаны. Его лицо, или же морда — черт поймешь как правильнее — почти ничего не выражающее при жизни, сейчас вообще было похоже на засохшую, а перед этим повядшую тыкву с круглым провалом рта и отверстиями для глаз. Череп был в одном месте продавлен, в другом зияла дыра величиной с кулак. Вокруг рта черная кожа потрескалась, будто проклятый кричал не один час, зовя кого-то на помощь. Своих, чужих, без разницы. И хотя известно, что проклятые никогда не зовут на подмогу — их загробный вой может означать что угодно, только не призыв о помощи, — смотря на этого, нельзя не предположить, что он все же звал. Его тело выглядело таким истерзанным, таким несчастным, таким жалким, каким еще ни разу не видели трупы проклятых. Да, их находили на поверхности, да, они могли пасть в неравной битве с собаками, да, их могли убить банкиры, да, они могли попасть в аномальные поля, да, их, в конце концов, могли застрелить сталкеры, но, черт побери, их никогда не видели мертвыми в такой жалкой позе и с таким множеством ранений. Они всегда умирали, как бы это безумно не звучало, с достоинством, не становясь на колени, никогда не прося о помиловании, не закрываясь руками, не пряча голову, не проявляя ни страха, ни страдания…
Но, в общем-то, для Ильи Никитича этот фактор, равно как и наличие самого высохшего тела проклятого, не представляли никакого интереса: ну, сдох так сдох. Мало ли что на поверхности происходит? Вон ученые заявляют, что в мире каждый день природа-матушка создает какие-то новые жизнеспособные образцы флоры и фауны, полностью приспособленные к условиям существования в нестабильной среде, и в разы мощнее тех особей, что есть сейчас. Так чему удивляться, что этого бедолагу кто-то заставил упасть на колени и закрываться руками?
Стахова сейчас больше занимало другое: опытный сталкер, конечно же, не стал бы тащить в Укрытие просто так тело мертвого мутанта, — к нему ведь и прикасаться-то лишний раз неохота, — а, значит, он еще чего-то недопонял. В чем-то здесь крылся подвох, но в чем? Илья Никитич беглым взглядом окинул еще раз скрюченное тело и посмотрел на Тюремщика, пытаясь разгадать, в чем же тогда секрет этого чуть ли не брызжущего искрами взгляда.
— Ты что, не видишь этого, Никитич? — спросил он.
— Не вижу — что?
— Ну, вот же, глянь! — Тюремщик потянулся к мертвому телу и выдернул с-под него клок синей материи. — Видишь?
— И что? — все еще находясь в блаженном неведении, улыбнулся Стахов. — У нас одетый проклятый?
— Не в этом дело, — терпеливо качнул головой сталкер. — Но подумай: ты выдел раньше, что-либо подобное? Только честно?
— Постой, постой, — захлопал ресницами Стахов и встряхнул в воздухе указательным пальцем. — Ты же не будешь мне сейчас рассказывать, что проклятые начали эволюционировать, превращаясь обратно в людей? Сегодня они в одежде, а завтра они будут пользоваться расческой? Скажи, что нет!
— Ты так и не понял, — коротко качнул головой Тюремщик и протянул Илье Никитичу другой клок материи, такого же синего цвета, только побольше. Сомнений не было — это была та же ткань, что и выдернутый из-под проклятого клок. Но на нем имелось еще кое-что. То, что заставило Стахова действительно забыть обо всем остальном и, вперившись полными изумления глазами в темный прямоугольник, аккуратно пришитый к материи серыми нитями, самозабвенно водить по нем пальцами, будто определяя подлинность древнего гобелена.
Это была нарукавная нашивка, шеврон, с изображенным на нем выезжающим из тоннеля поездом, а сверху была надпись: «Харьковский метрополитен».
Стахов поднес его к глазам, внимательно рассматривая каждую букву и пытаясь привести в порядок взбудораженные мысли, вмиг вспорхнувшие в его голове, как стая напуганных ворон на городской площади.
