Кончиками пальцев я слегка дотронулся до узких плеч.
— Давайте начнем с вас.
Субтильная возобновила изящную поступь. Мы торжественно вступили в чопорный зал, тесно заставленный мебелью. Солнце с трудом пробивалось сквозь плотные шторы, бросало неясный свет на совсем седую старуху, которая орлицей сидела на массивном диване, опираясь руками о его край. С первого взгляда было ясно, что тон жизни в этой квартире задает это высохшее от злости существо.
— Моя бабушка, — сказала рыжая.
На приветствие старуха ответила высокомерным молчанием, однако, зорко следила за всеми моими действиями, отчего я чувствовал себя, как пьяный, который на людях старается выглядеть трезвым.
Мы сели в кресла за журнальный столик.
— Не обращайте внимания, — реплика моей визави относилась к ее бабушке. — О чем пойдет разговор?
Я вынул принадлежности для письма.
— Из удостоверения вы уже знаете мои имя и фамилию. Представьтесь, пожалуйста.
— Юлия Григорьевна Бережкова.
— Кем работаете?
— Учительницей начальных классов.
"Так я и думал, — мымра". Я начал "официальный дорос".
— Юлия Григорьевна, я хотел бы поговорить о Николаеве Борисе.
Бережкова взволновалась:
— Что произошло?
— Минувшей ночью убили бывшую жену Николаева.
Глаза Юлии Григорьевны стали больше очков.
— Боже мой! — воскликнула она с искренней жалостью. — Мне мама ничего не говорила. Как это случилось?
— Николаеву убили в ее собственной квартире. Я не имею права сообщать подробности. Сами понимаете, этого требуют интересы следствия.
Медленным наклоном головы Бережкова дала знать, что она не глупа, все понимает.
— Ну, а я-то чем могу помочь?
— Я хочу побольше узнать о Борисе. Для меня важна любая информация о нем. Я опрашиваю соседей…
Бережкова бесцеремонно меня перебила:
— Вы его в чем-то подозреваете?
— Человек невиновен до тех пор, пока не будет доказано обратное.
— Вы не ответили на мой вопрос.
Ее тон я счел оскорбительным и ответил довольно резко:
— Юлия Григорьевна, кто кого допрашивает?
Нижняя губа Бережковой выехала вперед. Я примирительно сказал:
— Вы слишком болезненно воспринимаете все, что связано с Николаевым. Он пока вне подозрений, но мы обязаны самым тщательным образом проверить каждую версию… Расскажите о Борисе. Он ведь пьет?
— К сожалению, да.
— Давно?
Бережкова полулежала в кресле, подперев ладонью щеку. Она задумалась. Злонравная старуха сидела с растопыренными ушами. Чтобы ей было хуже слышно, Бережкова придвинулась ко мне и, не спеша, вполголоса заговорила:
— Вы, наверное, подумали, что я любопытная женщина? Это не так. Просто я принимаю живейшее участие в судьбе Николаева. Я знаю его давно. С того времени, когда мы еще детьми въехали в этот дом. Мы одногодки с Борисом, учились в одной школе, но в параллельных классах… Давнее время. Тогда Николаев был несуразным мальчиком, как и все подростки, самовлюбленным, иногда жестоким.
Борис прекрасно знал физику и математику; учителя, правда, недолюбливали его за ершистый характер, но среди сверстников Николаев неизменно находился в центре внимания. Могу признаться: я питала к Борису симпатию. У нас была компания — четыре мальчика и четыре девочки. Мы сбегали с уроков в кинотеатр; летом ездили купаться на озеро; вечерами сидели во дворе в беседке — в общем, вели себя, как все обычные старшеклассники. Иной раз выпивали. Случалось это, правда, редко. По праздникам или после сдачи экзаменов собирались у кого-нибудь дома и устраивали пирушку. Разумеется, в отсутствие родителей. Пили, не потому что нравилось, а для того, чтобы казаться взрослыми людьми, которые ведут самостоятельную жизнь. До жути хотелось вырваться из того времени, когда в твоей жизни хозяйничают большие дяди и тети… Детство, конечно. — Юлия Григорьевна грустно улыбнулась. — Это сейчас тащишь годы за хвост, тащишь — скачут проклятые, никак не остановить. — У Бережковой вырвался то ли вздох, то ли стон. Она переменила позу. — Вот тогда и сказалась тяга Бориса к спиртному. Он один среди нас пил и испытывал удовольствие. Пил, что называется, для кайфа. Всегда старался хватить больше других, ну а потом становился веселым и шальным. Раньше мне это нравилось… Нравился его задор, мужская сила…
В комнату ворвался мальчишка лет восьми с еще непропорционально туловищу большой головой.
— Мама! — закричал он и от переполнявшего его восторга широко расставил руки. — Идем быстрее, по ящику такой фильм начался, закачаешься… — но, увидев меня, мальчишка осекся.
Ведьма подпрыгнула на диване и, хлопнув себя по коленке, желчно сказала:
— А, чтоб тебя! Сколько раз говорить, чтобы не орал, как осел.
Юлия Григорьевна укоризненно посмотрела на бабку, сказала мальчугану:
— Сережа, прости, я занята. Поговорю с дядей, — позже. Ты иди пока.
Однако мальчишка не ушел, и покуда длилась беседа, с видом заговорщика крутился в комнате, чем вызывал ярость бешеной старухи. Я подмигнул мальчугану, он моргнул мне в ответ сразу двумя глазами и весело рассмеялся.
— Юлия Григорьевна, — возвратился я к прерванной теме, — что же дальше?
— Ну, а дальше, — сказала Бережкова голосом, подобным поскуливанию щенка, — мы все выросли, друг от друга отдалились. Борис окончил институт, но влечение к пьяной эйфории у него так и осталось.
— Где работал Борис?
— После института в конструкторском бюро. Надо признать, Николаев не бесталанный. Однако из-за запоев и частых прогулов Борису пришлось уволиться. Родители его боролись, как могли, и все же уговорили сходить к наркологу. После лечения Борис пить перестал, взглянул на мир трезвыми глазами и понял, что для него не все еще потеряно. Его взяли на работу в один научно-исследовательский институт.
Я насторожился: "Уж, не в тот ли институт, где работает Казанцева?"
Бережкова продолжала:
— Вскоре Борис встретил девушку и женился на ней. Все вроде шло хорошо, но Борис сорвался и запил пуще прежнего. Молодая жена не стала мириться с попойками, а разошлась с ним. Николаев вернулся к родителям, опустился… В конце концов, его выгнали и со второй работы.
— Чем же он теперь занимается?
Задумчивая улыбка Бережковой была горько-ироничной.
— Чем… пьет беспробудно. На днях встретила в подъезде — не узнала. Не думала, что Борис может пасть так низко. Самый настоящий забулдыга. Говорит, работает где-то в министерстве. Врет, конечно, стыдно ему признаться, что нигде и никому уже не нужен.
