Звон четырех граненых стаканов на миг перекрыл гвалт в зале. Мы выпили. Затеялся нетрезвый разговор сотрудников научно-исследовательского института, который сводился к взаимному выражению симпатии и заверениям в искренней преданности и вечной дружбе. Как я не пытался навести присутствующих на разговор о Тане, у меня ничего не получалось. Борис и Рустам упорно обходили эту тему. Я замкнулся, хмелея от воздуха столовой, настоянном парами алкоголя и сигаретного дыма. Хотелось поскорее выбраться на улицу. К счастью, вторая бутылка кончилась гораздо быстрее первой, и Рустам, не переставая зевать, сказал:
— Собираемся, мужики. Время позднее, завтра на работу.
Основательно нагруженные, мы шумно поднялись, вышли из столовой. Пивной бар сворачивал работу, разбегались последние посетители, но в столовой жизнь еще теплилась. Мы дошли до ворот, стали прощаться.
— Ну пока, ребята! — сытым котом проурчал Рустам. — Я к своей подружке заскочу, у нее заночую. — Он хлопнул меня по плечу: — А с тобой, Дима, как-нибудь встретимся, посидим. Заходи в бар, мы там часто бываем. Пошли, Марат, нам в другую сторону, я тебя на автобус посажу.
Братья ушли. Мы с Борисом остались одни. Наискосок перешли дорогу и остановились у киоска — закурить. Николаев достал из кармана пачку, вогнал в угол рта сигарету. Прикрывая от ветра пламя, я поднес ему зажигалку. Прикурил сам.
— У тебя деньги есть? — тоном, каким грабитель требует у прохожего вывернуть карманы, спросил Борис.
— Есть, а что?
— Там, в буфете, я видел, вино продавали. Может, еще возьмем?
Рассчитывая напоить Бориса до такой степени, когда он начнет говорить все, что придет в голову, я согласился.
Мы вернулись в столовую. Толстая буфетчица встретила нас недовольным взглядом, но Борис пошептался с ней, и женщина выставила на прилавок большую бутылку красного вина с блеклой этикеткой. Мы взяли салат, два стакана и сели за тот же столик, что и в прошлый раз. Борис казался трезв, как стеклышко, чего я не мог сказать о себе. Я до краев наполнил стакан Бориса, себе — на два пальца. Наметанным глазом Николаев сравнил объем двух порций жидкости.
— Чего так скромно?
— Норма.
— Как знаешь, — равнодушно сказал Борис и осушил стакан с жадностью странника, перешедшего знойные пески.
Все раздражало меня в Николаеве: как он пьет, с шумом заглатывая воздух; как ест салат, постанывая и шлепая толстыми губами; как мусолит фильтр сигареты, обсыпая себя пеплом. Я с трудом выносил его общество. Николаев уперся в меня глазами:
— Ты считаешь меня алкоголиком?
— Нет, конечно.
— Врешь. Я вижу, как ты на меня все время посматриваешь.
— Как?
— Презрительно.
— Тебе показалось. Я на всех так смотрю. Извини, если что не так.
— Смотри. Мне какая разница… — Второй стакан Борис выпил с меньшей алчностью. Глаза его постепенно мутнели. — Рустам врет, будто работает в научно-исследовательском институте, — объявил он вдруг. — Грузчик он на базе. Это я работал в НИИ.
— Верю.
Еще одна компания мужчин покинула столовую. После нее хромая Люба закрыла на крючок двери и принялась за уборку. Посетителей осталось человек шесть. Буфетчица бросала на всех зловещие взгляды и время от времени кричала: "Мальчики! Заканчивайте, закрываем!" Борис пьянел на глазах. Он разговорился, болтал обо всем подряд, но не о том, что мне было нужно. Я уже потерял надежду услышать что-нибудь интересное, загрустил и начал подумывать о том, как избавиться от собеседника.
Борис разлил остатки вина и стаканы и вдруг хмуро сказал:
— Сегодня ночью погибла моя бывшая жена. Давай помянем.
Я мигом протрезвел:
— Да ты что?! Как это случилось?
— Ее убили.
— Кто?
Сигарета потухла, он прикурил новую. Когда Борис поднял голову, в его глазах поселился дикий зверь. Внезапно он схватил меня за ворот рубашки, притянул к себе.
— Ты тоже думаешь, что Таню убил я? — сипло сказал он мне в ухо.
На секунду я потерял дар речи.
— Пусти, дурак! — не без усилия я отодрал цепкую руку Николаева и с возмущением подул на пепел, который он стряхнул на мои брюки.
Борис сделал непроизвольный жест, сбил стакан. Он завертелся волчком и покатился к краю стола. Я подхватил его, поставил на место. На нас оглядывались.
Николаев совсем сломался. Он заговорил, как испорченное радио, у которого время от времени пропадает звук.
— Милиция думает, что Таню убил я… — выговорил он с трудом и пьяно ухмыльнулся. — Но они ни черта не докажут… Я ночью приходил к ней. Соседи видели… Таня, кажется, завела себе нового хахаля… Он был вчера у нее дома… Мне не открыли…
Напрасно я напрягал слух. Дальнейшую речь Николаева разобрать было невозможно. Мне ужасно хотелось стукнуть Бориса по голове, чтобы добиться более качественного звучания, но я сдержался. Борис переключился на меня.
— А, ты, подлец!.. — рука Николаева опять потянулась к моему горлу. Я отвел его руку и нежно похлопал по сжатому кулаку.
"Неужели все же Борис убил Таню? — подумал я. — Увидел, как я выхожу от нее, приревновал, а потом ворвался к ней в квартиру".
Конечно, было бы слишком просто одним вопросом узнать имя убийцы и раскрыть преступление, однако я спросил:
— Таню убил ты?
У Николаева еще оставались проблески сознания.
— Ты слишком много задаешь глупых вопросов. Ты кто — прокурор?
Я промолчал.
Буфетчица не выдержала, хлопнула в ладоши и взмахнула руками точно так же, как кур сгоняют с насеста.
— Мальчики! Заканчивайте, закрываем! — в который уже раз крикнула она и, давая понять, что не шутит, стала подкрадываться к нашему столику.
Я встал, положил руку на плечо Николаева.
— Идем, Боря.
Николаев поднял тяжелую голову, явно не понимая, чего от него хотят. Однако встал, опрокинул в рот вино из моего стакана. Красная струйка растеклась по подбородку. Он провел по нему ладонью, размазал вино по щеке. Вместе с остальными бражниками мы выползли на улицу. Нас поглотила ночь. Свежий воздух подействовал на Бориса благоприятно, он пришел в себя. Миновали безлюдный "бар".
— Облегчиться надо, — пробурчал Борис и, пошатываясь, поплелся за столовую. Я, прикурив сигарету, отправился следом.
Николаев стоял опираясь одной рукой о стену. Между его широко расставленными ногами бежал по земле ручеек. Все суставы вращались, как хорошо смазанные шарниры. Я докурил сигарету, а Борис все не иссякал. Наконец он повернулся. Я отбросил окурок, посмотрел по сторонам — никого. Подошел к Николаеву, схватил за грудь, придавил к стене.
