— Вы бы лучше мозги себе вырастили, — поморщившись пробормотал Ермаков, — Черви тут эти при чем?
— О, это просто подарок свыше. Мы проводили опыты обычно на лабораторных мышках. Они быстро плодятся и легко за относительно короткий промежуток времени проследить наследственность. Воздействие эксперимента на следующее поколение. Но тут эти червячки. Мы за то же время что и с мышами, могли проследить гораздо больше поколений. И при этом еще и уникальные физиологические возможности червей в плане их выносливости и живучести. Уже в пятом поколении мы получили метрового червя! И он был устойчив к более низким температурам, чем первичный образец. При помощи таких червей, но еще больших размеров, предполагалось проводить разминирование. Скрытые атаки на патрули и посты, естественно в заснеженных районах. А четырехметровый червь, двигаясь в глубоком снегу, мог оставлять ходы для скрытного продвижения под снегом диверсионных групп. Уже были подготовлены испытания на Новой Земле метровых экземпляров. Погрузили их на самолет. Отправили в наш филиал в Подмосковье, но… Детки Ферми и Оппенгеймера внесли существенные коррективы во все наши планы, — Профессор усмехнулся.
— Кто внесли? — непонимающе поморщился Ермаков.
— Ядерные ракеты, — тихо сказал ему Васнецов.
— Как это все у вас, у ученых яйцеголовых, лирично и трогательно. Детки. Атомная бомба… деточка… Сынуля, дочурка… Отцы атомной бомбы, папочки водородной. И червячки ваши эти, тоже детки? Да? Что за сюрпризы вы еще приготовили нам, простым смертным? А? Какие еще ваши дети и внуки нас поджидают в этом мире? — Ермаков злился.
Лодзинский снял очки и, наклонившись ближе к Дмитрию злорадно прошипел:
— Ты себе даже не представляешь, мент!
Ермаков схватил его за ворот тулупа.
— Я краповый берет, придурок ты чокнутый!
— Дим, пусти его. Не надо, — Васнецов одернул товарища. — У него же опять это, — он покрутил растопыренной пятерней у виска. — Эй, профессор. Что там с центрифугой?
Лодзинский облокотился спиной на стол, у которого сидел и, взглянул на часы.
— Еще часа два ей крутиться. А что?
— Мне кажется, у вас приступ опять начинается.
— Брось, майор. Потерплю пару часов. Два года ведь как-то без лекарства этого обходился. Тяжко бывало, конечно, но кому сейчас легко?
— Нет, Коля, ты только подумай. Они вместо того чтобы лечить людей от рака, делали из него оружие. — Хмурился Дмитрий, — А что еще? Может и из СПИДа что-то смастерили? А? Ну давай профессор, поведай.
— А нет никакого СПИДа, — ухмыльнулся Лодзинский. — СПИД, это проблемы с иммунитетом. От наркомании, бесконтрольного прелюбодейства, и простите, задолюбства. Откуда все это пошло, вы вспомните? Есть комплексная проблема, а не один мифический и неизлечимый вирус. Но кому-то надо было напугать весь белый свет конкретной болезнью. Эдакой чумой нового времени. И знаете зачем? Бизнес! Чистый бизнес! Вы знаете, сколько сделали производители презервативов на антиспидовой рекламе своей продукции? Сотни миллиардов! И это при том, что поры латекса в тридцать, а то и в пятьдесят раз больше самого вируса возбудителя! То есть просочиться через поры латекса ему легче, чем Чкалову пролететь под мостом! — профессор засмеялся. — Но главное не в этом, а в том, что люди со страху покупали резинки пачками. Вот где собачка-то зарыта! А самым эффективным лекарством от этой болезни могло быть только нравственное общество! Где мораль это не то о чем с экрана этого теледилдоса могла учить общество какая-то псевдообразованная тварь. Это нечто большее. Тысячелетний опыт знаний и воспитания духовности. Это не только мораль человека, но и следование, например, врачом данной им клятве Гиппократа, а не халатность способная заразить или убить. Но в безнравственном обществе даже мифическая болезнь грозила обернуться пандемией! Но! Все оказалось проще. Содом сожгли. И поделом. — Лодзинский улыбнулся.
— Вы говорите как проповедник, — хмыкнул Васнецов. — И это человек науки. Нелогично. Или в вас говорит болезнь?
— Да бросьте вы, майор! — разозлился профессор, — Болезнь, — презрительно фыркнул он. — Я в здравом уме, да будет вам известно. Но что есть наука? Официальная наука для непосвященных! Но мы, засекреченные, лучшие умы человечества, по всему миру, каждый во благо своего режима, соприкасались с такими тайнами бытия, которые тысячу раз противоречили той науке, которую вам скармливали с пеленок! Мы — прогресс! Мы — знания! А вы, все остальные, лишь потребители! Мы даем вам понемногу то, что считаем нужным!
— Да-да, — майор покачал головой, — Мы потребители. Мы потребляли электричество от атомных станций, после того как вы смогли сделать рукотворный ад возможным. Мы потребляли морфий, придуманный вами как обезболивающее, а когда стало ясно, что он вызывает привыкание, то вы придумали лекарство от привыкания к морфию. И лекарство это называется…
— Героин! — закончил за него Лодзинский, — Совершенно верно. Мы ставили опыты над вами десятилетиями. Скидывали обществу диковинную новинку, а общество потребляло его с жадностью, даже не подозревая, что они все есть наши любимые лабораторные мышки.
— За что вы так людей ненавидите? — спросил Ермаков.
— Людей? — профессор закинул голову и уставился в потолок. — Людей… — задумчиво пробормотал он. — Я родился очень болезненным ребенком. Еле выжил. Но часто жалел об этом. С самого детства. Со школы. В школе меня обижали. Дразнили дохляком. И еще там по-всякому. Друзей не было. Весь в учебу сублимировался от боли и одиночества. Вырос. К армии оказался негодным. Девушки на меня не смотрели. Это ведь в советские времена было. Если ты негоден по здоровью, то служить не будешь. А девушки считали тех, кто не служил, ущербными. Но, тем не менее, в институте нашел свою половину. Любил ее. Души не чаял. Поженились… Потом перестройка, потом свобода, — с иронией вымолвил он. — Что значит хаос. Мы, люди науки, оказались не удел. Развал во всем. А я ведь знал близко таких талантливых ученых-самородков. У нас в России могли быть свои мобильные телефоны. Свои компьютеры на субмикронных чипах. Дисковые летательные аппараты. Столько умов! Столько идей! Но все оказались ненужными обществу и власти. Многие разъехались в страны западного рая. А я вот остался. Идеалистом был. Верил во что-то. Катался по стране на последние крохи со своими изобретениями и идеями по всяким НИИ. Но они отмахивались от меня. Куда там с твоими идеями, приятель, сами не знаем, как прокормиться, на рынке сторожами подрабатываем. И вернувшись однажды из одной такой поездки, я узнаю, что мою… мою любимую жену сбил автомобиль. Так называемый новоявленный хозяин жизни, пьяный до того что стоять на ногах не мог, вел свой шестисотый на полной скорости. И сбил ее не на проезжей части, а на остановке троллейбуса. Средь бела дня. Как потом мне рассказали, он еще вышел и орал на нее, лежащую в крови. Ходит тут всякое быдло. Реальным пацанам проехать негде. Фару дескать из-за нее разбил. Милиция связываться даже не стала. Уж очень крут был этот выродок. Люди вокруг не спешили на помощь умирающей женщине. Подумаешь. Кто она им? А тут этот еще, на своей тачке. Скорая приехала через полтора часа. Стояла в пробке половину времени из-за того, что должен был проехать кортеж высокого чиновника. Умерла по дороге в больницу. Да ее и спасать никто не собирался. Нет человека, нет проблем. Горе страшное. Но осталась отрада. Дети. Сын и дочь. Да вот только… Когда вся страна во главе с самым главным рассеянином, панимашь, жрала водку под новогоднюю елочку и тупо пялилась на этих обезьян, визжащих какие-то там песни о главном, мой сын оказался в адском котле вместе со всей печально известной Майкопской бригадой. Славный новый год выдался… Те кто выжил прятались в каком-то подвале и отстреливались, как могли. Пытались связаться со своими. С командованием. Хоть какую-нибудь помощь запросить. Но свои молчали. Толи от пьяного угара еще не отошли. Толи ужаснулись тому, что натворили и оттого молчали, но на связь вышел кое-то другой. Плешивый вонючий депутатишка, нацепивший на себя непорочную сутану правозащитника. Вышел на связь из цитадели боевиков на частоте наших парнишек покинутых всеми. И сказал им, за что вы мальчики воюете тут? Вы же не за родину воюете, вы уже столько мирных жителей погубили! Не марайтесь в крови, в которой вас изваляло ваше правительство. Сдавайтесь. И я гарантирую, что завтра вы поедете домой. Не в казарму, а именно домой! Я гарантирую вам жизнь! И ребятки стали сдаваться. Они ведь не понимали, зачем там воюют… И потом, в плену, их насиловали. Резали им уши. Многих обезглавили. Я ведь… — Он сильно сжал веки, — Я ведь только голову своего сына смог похоронить. И то, она провалялась в рефрижераторе под Ростовым четыре года среди сотен останков других безымянных сынов. Но пришло время, и рефрижераторы надо было освободить для останков новой войны. Дочка моя вышла замуж. Внучку мне подарила. Но уж так распорядилось ее сердце, что полюбила она… в мужья выбрала, так называемое лицо кавказской национальности. Даже ссора у меня была с ней. Для меня ведь различий не было после того нового года. Для меня они все были зверьми, что резали голову моему сыну. Конечно, я не прав был. А потом… Шли они вечером из театра под руку. А на встречу полтора десятка отморозков, которые мнили себя поборниками расовой чистоты и защитниками Родины, а сами даже в армии не служили потому, как боялись ее как черт ладана, но зато чувствовали себя героями, напав толпой на беззащитную супружескую пару. И внучка моя осиротела. И я. Забили до смерти мою дочь и ее мужа железными прутами. Но и этого оказалось мало. За пару лет до всеобщего конца, похитили мою усладу, когда она шла из школы. Похитили последователи какого-то сатанинского культа, которым непременно надо было принести в жертву кровь невинного ребенка. Их так и не поймали. А тело девочки нашли через полгода только, в колодце заброшенном… Так ты спросил почему я так ненавижу людей? — Профессор посмотрел на офицеров глазами полными слез, вскочил и закричал, — Да потому что вы даже после ядерной войны умудрились не издохнуть все! Вы же, как тараканы живучие! Как крысы! Никаких средств нет против вас?! Да нет, черт подери, есть!!!
