– Посмею, – тихо и спокойно заверил его Чернокнижник. – И дело тут вовсе не в моей чести. Я забираю Герду для того лишь, чтобы уберечь остатки вашей чести. После справедливого ристалищного боя… справедливого, не так ли, бургграф?
На заданный вопрос и пристальный взгляд Альфреда Рудольф не ответил.
– Так вот, после честного боя вы уже отдали бесчестный приказ своим арбалетчикам. Это может повториться. А зачем вам лишний позор? И зачем мне ненужные хлопоты? Я забираю вашу дочь, дабы у вас и ваших людей не возникло желание пальнуть нам вслед из крепостных бомбард или снарядить погоню. Герда поможет мне удалиться без никому не нужных инцидентов. Ну, и потом… после… в общем, ей тоже придется некоторое время погостить в моем замке.
– За-а-ачем? – с превеликим трудом выдавил из себя нидербургский бургграф.
– Чтобы впредь у вас больше не возникало охоты плести заговоры за моей спиной… – жестко и решительно ответил Альфред Оберландский. Тем тоном ответил, который заранее отметал все возражения, угрозы и мольбы.
Герде, как и Дипольду, предстояло стать заложницей. Возможно, вечной пленницей маркграфа, гарантирующей лояльность непримиримого врага-соседа.
– …Чтобы впредь вы вели себя разумно, – вбил Альфред последний гвоздь.
Это был конец. Рудольф Нидербургский – поникший, ссутулившийся, разом состарившийся, вмиг охладевший ко всему на свете – как надломленный опустился в кресло, из которого вскочил.
– Не стоит так переживать, друг мой, – с ухмылкой ободрил Альфред. – Если вас успокоит мое слово, то обещаю: я пальцем не трону вашу дочь.
Рудольф сидел неподвижно. Обещание змеиного графа не значило ровным счетом ничего. Даже если Чернокнижник сдержит слово… Сам-то Альфред, может, и не тронет Герду. Своей рукой – нет, но в оберландском замке хватает иных грязных рук. Руки Лебиуса, например. Что, если маркграф отдаст Герду прагсбургскому магиеру для каких-нибудь чудовищных колдовских опытов? Не исключено, что это будет хуже… много хуже и смерти, и бесчестия, вместе взятых.
Оцепеневший нидербургский бургграф смотрел перед собой не моргая. Он не видел сейчас ни Альфреда, ни Лебиуса, ни суетившихся вокруг воинов из свиты маркграфа. Сейчас Рудольф видел только темную, всю в густых потеках крови, фигуру голема посреди широкой полосы ристалищного поля. И не отводил глаз от узкой полоски тьмы в смотровой щели оберландского монстра.
Застывший стальной рыцарь, казалось, тоже смотрит на неподвижного человека, внутрь человека, в самую глубинную его суть, в душу. И под взглядом смотровой прорези голема бургграф осознал вдруг всю свою беззащитность, никчемность и обреченность. Из глаз некогда властного и жесткого Рудольфа Нидербургского текли слезы. Дрожали по-стариковски губы и руки. Дергалась щека. И левое веко.
Даже когда оруженосцы Альфреда уводили бледную, покорную, двигавшуюся, словно сомнамбула, Герду, Рудольф не смог отвести глаз от полоски непроглядного безысходного мрака, пялившегося на него из-под шлема стального истукана.
Оберландцы отбыли восвояси, так и не подступив к стенам Нидербурга. Отряд Чернокнижника уходил без опаски, неторопливо – с той невеликой скоростью, на которую была способна натужно поскрипывающая шестиколесная повозка. В повозке громоздился несокрушимый великан, вновь обращенный магией Лебиуса в безжизненную кучу металла. Там же лежали два заложника, прикованные цепями к бортам. Дипольд Славный и Герда-Без-Изъяна. И один труп – убитый знаменосец. Единственная потеря змеиного графа в этой странной и страшной стычке.
Стяг Альфреда Оберландского вез новый знаменосец. Штандарт маркграфа полоскался на встречном ветру, и геральдическая серебряная змея извивалась всем телом. Словно ползла. Уползала словно в свое логово. Надолго ли?
Погони не было.
…Долго и молча нидербуржцы собирали с залитого кровью ристалища кровавую же жатву. Порубленные тела в порубленных доспехах. Останки известнейших остландских рыцарей, которые не всегда и не сразу удавалось опознать.
А Рудольф Нидербургский все сидел в своем кресле в центре опустевших трибун. Сидел под легким расшитым пологом, как под нависшей плитой. Которая вот-вот рухнет. Раздавит… Рудольф сидел не шевелясь, будто оберландская машина смерти с окровавленным мечом в стальной руке все еще стоит перед ним.
И вглядывается бесстрастной безжалостной полоской тьмы в сокровенные глубины отчаявшегося сердца.
И перечеркивает этой темной полосой и сердце, и душу. И саму жизнь.
До наступления сумерек никто не смел потревожить бургграфа. Лишь когда полностью отгорело закатное зарево, телохранители осторожно подняли и под руки увели Рудольфа. Как беспомощного старца. Собственно, так оно и было: за эти часы управитель Нидербурга, лишившийся дочери, надежды и воли к жизни, превратился в дряхлого старика.
С ристалища он уходил в слезах.
В ту ночь Рудольф Нидербургский повесился в своей опочивальне. Старый верный слуга, последним видевший бургграфа в живых, утверждал, будто несчастный отец тронулся рассудком и говорил страшное. Слугу, впрочем, никто не слушал. Спешно созванный городской совет обсуждал, что делать дальше.
В ночном небе над опустевшим ристалищем и притихшим городом все кружил и кружил одинокий ворон.
ГЛАВА 15
Кляп во рту у него торчал с самого начала. Целую вечность торчал. С тех самых пор, как Дипольд очнулся. От бесконечной, резкой, пульсирующей во всем теле боли очнулся. Ужасное ощущение! Он будто не вываливался из тьмы небытия, а заново, в муках, нарождался на свет из материнской утробы.
Гейнский пфальцграф не сразу, но все же осознал себя. Пробудил, подстегнул подотставшие от примитивных чувств и инстинктов воспоминания и разум. И понял наконец, что движения сковывает вовсе не тяжесть турнирных доспехов, а крепкие ремни по всему телу и кандальная цепь на босых ногах. Что болезненные подбрасывания вверх-вниз – это не привычная скачка в седле, а тряская поездка в шестиколесной повозке змеиного графа. Что липкие красные пятна на камзоле не кровь, а… неужели вино?
И что в левый бок из-под грубой промасляной рогожи давит шипастый наплечник голема – того самого стального монстра, который давеча опрокинул на нидербургском ристалище Дипольда вместе с лошадью. Неподвижный, будто спящий, оберландский великан тоже был в путах. Сплошь в железных. Рогожу, укрывавшую его, словно огромный черный саван, туго стягивали звенящие от напряжения цепи. Цепи удерживали человекоподобную махину на одном месте, не давая ей сдвинуться ни на дюйм. В ногах голема поверх рогожи валялось мертвое тело какого-то оберландца.
Было еще одно неприятное открытие. Рядом с Дипольдом лежала юная, перепуганная вусмерть и совсем-совсем некрасивая в своем страхе девица. Смятая перепачканная одежда, грязные веревки поверх порванного платья, цепь на ногах, растрепанные волосы, зареванное лицо, кляп во рту и слюна на подбородке тоже ее не украшали. Невероятно, но именно эта непривлекательная соседка являлась дочерью бургграфа Рудольфа, той самой блистательной королевой турнира Гердой-Без-Изъяна, первой красавицей Нидербурга.
